Химера
Шрифт:
— Из ваших слов можно заключить, что «Дискавери» нельзя отложить возвращение даже на день, — проговорил Эллис. — Надеемся, у нас будет время для выполнения других заданий. Многие проведенные на МКС эксперименты завершены, и результаты нужно вернуть на Землю. Их ждут ученые.
— Если тело разложится, вскрытие сильно осложнится, — заявил Катлер.
— Есть ли какой-нибудь способ сохранить тело? Забальзамировать, например?
— Тогда придется обработать труп химикатами. А нам нужно незабальзамированное тело.
Эллис вздохнул.
— Нужно найти компромисс. Астронавты могут выполнить еще какую-нибудь работу, после того как «Дискавери» пристыкуется к станции.
— Если говорить об общественном мнении, — вмешалась Гретхен, — экипаж, спокойно занимающийся своими делами, когда на средней палубе находится труп товарища, будет выглядеть не слишком красиво. Кроме того, разве не существует некоторой… ну, угрозы для здоровья? Да и потом… запах.
— Тело герметично упакуют в пластиковый саван, — сказал Катлер. — Можно будет поместить его за штору в спальном отсеке.
Разговор принял такой мрачный оборот, что большинство присутствующих побледнели. Можно было обсуждать политические последствия и реакцию средств массовой информации, враждебно настроенных сенаторов и механические аномалии. Но сосредоточивать внимание на трупах, неприятных запахах и разлагающейся плоти никому не хотелось.
Тишину нарушил Лерой Корнелл:
— Доктор Катлер, я понимаю ваше настойчивое желание поскорей доставить тело на Землю для проведения вскрытия. И понимаю точку зрения специалиста по связям с общественностью. Разговор о кажущемся… отсутствии чуткости, когда речь заходит о нашей работе. Но у нас есть обязанности, которые нужно исполнять, несмотря на потери. — Он оглядел сидящих за столом. — Это наша первоочередная задача, не так ли? Одно из достоинств нашей организации. Неважно, что произошло и что мы чувствуем, мы всегда должны выполнять работу до конца.
В этот момент Оби ощутил внезапную перемену в настроении присутствующих. До этого их мучила трагедия, на них давила пресса. Он видел уныние и тоску на их беззащитных лицах. Теперь атмосфера изменилась. Он встретился взглядом с Корнеллом и почувствовал, что презрение, которое он испытывал к администратору НАСА, начало исчезать. Оби никогда не доверял краснобаям вроде Корнелла. Он считал администраторов НАСА необходимым злом и терпел их до тех пор, пока они не начинали совать свой нос в оперативные решения.
Временами Корнелл переходил опасную черту. Но сегодня он оказал им услугу, позволив со стороны взглянуть на сложившуюся картину. У каждого пришедшего на собрание был свой интерес. Катлер хотел получить труп для вскрытия как можно быстрее. Для Гретхен Лиу было важно, под каким углом преподнести ситуацию прессе. Группа управления полетами шаттлов добивалась расширения полетного задания «Дискавери».
Корнелл напомнил им: кроме смерти Кеничи и их личных интересов, есть то, что гораздо важнее для осуществления космической программы.
Оби едва заметно кивнул в знак одобрения, что было замечено сидящими за столом. Сфинкс наконец сообщил о своем решении.
— Каждый успешный запуск — это дар небес, — заключил он. — Этот тоже не должен пройти впустую.
«Умер».
Кроссовки Эммы отбивали ритм по беговой дорожке с виброзащитной системой, и каждый удар ее подошв о движущуюся ленту, каждый толчок, сотрясавший ее кости, суставы и мышцы, был наказанием, которое она сама себе назначила.
«Умер.
Мой пациент умер. Он умер по моей вине.
Я должна была понять, что он тяжело болен. Нужно было настоять на эвакуации в КАСе. Но я отказалась и решила, что справлюсь сама. Думала, что мне удастся поддержать в нем жизнь».
Мышцы болели, пот катился по лбу; злясь на себя, Эмма яростно продолжала свое «наказание». Три дня она не занималась на беговой дорожке, потому что вынуждена была присматривать за Кеничи. Теперь она наверстывала упущенное и, застегнув пряжки ограничителей, включила активный режим.
На Земле Эмме нравилось бегать. Она бегала не слишком быстро, но была выносливой. И научилась впадать в гипнотический транс, который наступает у бегунов на длинные дистанции, когда позади остается километр за километром, а жар движущихся мышц сменяется эйфорией. День за днем она вырабатывала выносливость, на одном лишь упрямстве заставляя себя бегать дольше, дальше, всякий раз стараясь побить свой вчерашний рекорд и не давая себе передышки. Такой она была с детства — ниже своих сверстниц, но упорнее. Всю жизнь Эмма боролась, но чаще всего ей приходилось бороться с собой.
«Я совершила ошибку. И мой пациент умер».
Пот пропитал футболку Эммы, а на груди образовалось большое влажное пятно. Мышцы икр и бедер уже не просто болели. Их сводило, они грозили не выдержать давления ограничительных ремней.
Чья-то рука потянулась к выключателю дорожки. Полотно резко остановилось. Эмма подняла голову и встретилась взглядом с Лютером.
— Мне кажется, Уотсон, тебе уже хватит, — спокойно произнес он.
— Еще нет.
— Ты тренируешься уже больше трех часов.
— Я только начала, — мрачно проговорила она.
Она щелкнула переключателем, и снова подошвы кроссовок застучали по движущемуся полотну.
Некоторое время, плавая на уровне ее глаз, Лютер безотрывно наблюдал за ней. Эмма ненавидела, когда за ней наблюдают, а в это мгновение ненавидела даже Лютера: она боялась, что астронавт заметил ее боль и презрение к самой себе.
— Может, проще сразу размозжить себе голову о стену? — предложил он.
— Проще. Но не так болезненно.
— Понял. Наказание — это когда больно, да?