Химера
Шрифт:
Глаза возлюбленного Меланиппы серо-зеленые - объясни. Без обиняков. С днем рождения, мертвый Гипполох; с днем рождения тебя. Отступление не спасет их, милый Беллерофон; не останавливайся. Твой восемнадцатый день рождения. Сивилла. Сцена гонки колесниц. Проклятие богов на тебя, Полиид, змея в траве; даже десятилетиями надоедая впоследствии этим рассказом кроткой Филоное, я не догадывался, что за всем этим стоят твои злодейские козни.
– Восемнадцать, нам восемнадцать? На пляже? Состязание колесниц? Сивилла. У Полиида была дочь, неведомо от кого. Сивилла. Моложе нас. Тем летом она была нашей подружкой. Делиад обожал ее, она - меня. У него на глазах я трахал ее в рощице вниз по побережью, неподалеку от священного колодца Афродиты. Там росла медвяная акация, окутанная буйной порослью вьющихся растений, среди лабиринта тропинок расползся дикий виноград. Вокруг стояло густое, насыщенное зловоние: разлагались трофеи школяров - серые крысы и черные дрозды; разнюхивали себе путь одичавшие пригородные дворняжки; раздвинув лозы у основания любого дерева, можно было наткнуться на россыпь погадок и косточек мышей-полевок, отрыгнутых напировавшейся совой. Мы не знали другого, столь же волнующего места; его сомнительный аромат вызывал у нас позывы рвоты, стоило вдохнуть его слишком глубоко, но с каждой более умеренной ингаляцией в нас проникал пряный, будоражащий запах. Там-то они, Беллер и Сивилла, и играли, пока Де-Де наблюдал, - делалось
– "Никаких шансов, - сказал я.
– Эти кобылы просто посходили с ума". Делиад согласился, но преданно положил свои драхмы на линию; у отца не выдержит сердце, если он проиграет крупнейшие гонки спортивного календаря, на которых два последних года входил в тройку, а нынче готовился к ним весь сезон. За предсказанием мы насели на Полиида. "Не будьте дерзки", - отвечал он. В те дни я, чуть что, выхватывал меч. "Ваш папаша… четверть стадия ко второму, - раздраженно сдобровольничал он, - с помощью как гиппомана, так и вашей. Вижу, сегодня ночью вы опять встречаетесь с моей дочерью - в роще, каковой случилось прилегать к дальнему краю финишной черты". При свете полной луны, объявил он, около самого колодца вырастает сильнодействующая травка, которую может найти и сорвать только послушник богини; умеренный афродизиак и галлюциноген для самцов нескольких видов, она оказывала несравненно более серьезное воздействие на кобыл, и по этой причине, хотя торговля, хранение и использование этой травы были запрещены законом, ее в силу незаменимости для их мистерий обожали девы-кобылицы. Поскольку Сивилла с младых ногтей проявила в этой области определенное чутье и даже талант, Полиид отдал ее в учение к Афродите и стал единственным поставщиком гиппомана, с которым имела дело Эвримеда, хотя его запасы были столь скудны, что на протяжении ряда лет он мог удовлетворять запросы культа, только превращаясь сам в некий амулет из особо действенного, как они его называли, "гипа", который приходилось, передавая по кругу, нюхать всем табунком. Чтобы, как признался он, снискать расположение Главка, - что за история!
– Полиид предложил стать той ночью этаким амулетом: в момент старта отец даст своей упряжке затянуться косячком; давным-давно изнемогающие от любви кобылы еще более обезумеют; в роще, где, по словам Сивиллы, пробилась столь редкостная молодая поросль, я должен был по сигналу сорвать ее и, выйдя вперед, растереть в руках; одно дуновение ветра, одна понюшка - и кобылы Главка финишируют первыми. "Ура!" - вскричал Делиад. "А почему я?" - спросил я. Потому, объяснил Де-Де, что это будет символический суррогат требуемой, чтобы соблюсти Схему, попытки детоубийства: нанюхавшиеся кобылы, правимые моим отцом, полетят словно бы прямо на меня, но у меня будет предостаточно времени, чтобы укрыться вместе с ним и Сивиллой в роще. Никто не пострадает, Главк изящно победит, благодарность за нашу помощь должна подавить в нем остаток страха передо мной и недоброжелательность по отношению к нашему наставнику. Полиид побледнел, потом прямо на месте выставил моему братцу пять с плюсом за семестр по Мифологии I.
– "Ненавижу скачки с подстроенным результатом", - пожаловался я Де-Де в роще. "Я тоже", - сказала Сивилла. "Ну да, конечно", - откликнулся Делиад. Полная луна, разбросанные по небу облака, нега; стоило луне скрыться, как невозможно было ничего различить, кроме неровно полыхающих на самом берегу костров, на которых аргонавты готовили угощение; затем облака расходились, роща начинала зеленовато фосфоресцировать. Я как мог пользовался каждым затемнением, чтобы ввести Де-Де в курс дела, прежде чем сделать ему на день рождения подарок: с рукой на одной из Сивиллиных грудей, я клал его руку на вторую или ей под хитон, который она носила на манер амазонок…
Даже тогда!
– восклицает Меланиппа. Беллерофон дивится, где же она была все эти несколько страниц? Задолго до того, как Антея принесла этот стиль в Тиринф, у нас в Коринфе уже были настоящие амазонки, которые присматривали за лошадьми после декрета Главка, и их мода пришлась по вкусу женщинам помоложе. Вот почему, когда Беллерофон увидел Меланиппу среди окружающих Антею носительниц вожделенных дилд и накладных грудей, он сразу же понял, что она одна здесь настоящая. Сама Меланиппа не так уж в этом уверена - ну да ладно. Попросить ему у нее прощения? Нет, пожалуйста, пошли дальше: вернемся к лапанью Сивиллы; ты рассказываешь это Филоное?
Я говорю сам себе. Безумная Сивилла мертва, сладкая Филоноя… мертвы все, кроме нас, обреченных на бессмертие. Хм.
– И каждый раз, - продолжаю я, - она знала на ощупь, где чья рука. До чего жаль Де-Де. Давай теперь взглянем. Колесницы сгрудились вдоль берега. Я решил, что лучше подшутить над Главком и в конце концов отказаться от жульничества; Делиад запротестовал; Сивилла кружила вокруг колодца на четвереньках, выщипывая травку, которую мы жевали до тех пор, пока не заторчали, как гора Геликон. Я послал ее за добавкой, обещая, когда она с этим справится, слазать на нее на наш любимый лад, по-жеребецки; затем шепнул Де-Де, что же у меня на уме: он должен был в нетерпении заявить, что, к выгоде Сивиллы, намерен занять мое место в программе Полиида - размять, пока я с ленцой флиртую, гиппоман, дабы в интересах Главка и собственного" капиталовложения приманить кобыл; а вместо этого, стоило луне затмиться, занять на Сивилле мое место, с таким жаром охаживая ее с крестца, что она смогла бы сообразить, что к чему, когда будет слишком поздно. Хоть его и разобрало и он просто подыхал от любви, парнишка отказался. Я пригрозил, что соглашусь подстроить результат гонки, только если он возьмет ее от меня в подарок, -
– Де-Де, давай посмотрим, нас разобрало, мы распалились, словно камни с огнедышащей горы Химеры; поди знай, кто из нас кем был. Наш отец - Полиид, змий, чьи извивы - эти слова!
– он, давай посмотрим, он провел нас всех; мы все провели друг друга; Полиид не упомянул, что от гиппомана кобылы исполнятся кровожадности. Он не мог проиграть, да проклянет его Господь, сколько бы из нас ни сгинуло. Ошалевшая отцовская упряжка атаковала с первой позиции, вся в пене и грохоте ринулась к роще; затея с разминанием травки оказалась сплошной липой; от нас разило гипом до самых небес. Все попрятались за колодцем, распаленная Сивилла, все еще на четвереньках, вопияла о любви. Похоже, я - ладно, похоже, я заголил ей зад, и чуть ли не в этот момент лошади, стремясь к амулету, набросились на Главка, опрокинули его на опушке рощи с колесницы и тут же на него накинулись. Сивилла попыталась было прийти на помощь - безумные кобылицы пожирают только мужчин, - но я плашмя трамбовал ее прямо в жимолость. При первом укусе Главк закричал. Мой брат ринулся спасать его вместо меня. Луна скрылась; я въехал; Полиид, чтобы его не сожрали, перекинулся из амулета вокруг шеи Главка в точно такой же вокруг своей дочери (и тут же потерял способность к подобным чисто пространственным передислокациям); Сивилла завизжала: "Беллер!" - пока я до отказа изливался в нее мощными толчками, а мой брат исчез под копытами. Тут вся упряжка врезалась в живую ограду, дожирая Главка и размесив моего брата так, что его никто не узнал бы. Сивилла, с этого мгновения навсегда обезумевшая, встала и успокоила кобылиц, тихонько мурлыча: "Беллер! Беллер!" - пока они тыкались мордами в свисающий у нее между грудей амулет. Но я, спасая свою жизнь, бросился в колодец, так стукнувшись при этом головой о старую дубовую бадью, что на этом месте у меня до сих пор остался полумесяц шрама, а в черепе стоит гул - не то ветра, не то времени. Этот удар, ну да, и сделал мои глаза серо-зелеными, давай посмотрим, испортил мне память, слышишь, как я запинаюсь. Если в этом отчете встречаются несуразности и лакуны, тебе надлежит заполнить пробелы самостоятельно. Всю ночь я продрожал в колодце с лягушками и прочими гадами - где и утонул бы, если бы не привязь бадьи, - вслушиваясь в шум и гам у себя над головой. К утру, когда все утихомирилось, когда я жалобно поглядывал, как одна из звезд, словно Медуза, подмигивает мне в этой дыре, меня, закоченевшего как камень, вычерпнул наверх Полиид. В сумраке мы не могли даже толком разглядеть друг Друга.
– "Ты идешь не то в гору, не то вразнос", - известил он меня. Удержав и отымев Сивиллу, объявил он, я на самом деле убил своего отца и брата. Сам он не держал на меня зла только потому, что хотя этот шок оставил его дочку более или менее не в себе, он же, похоже, пробудил в ней зачатки ясновидения, на основании чего он намеревался посоветовать Эвримеде пожизненно определить ее жрицей этой рощи. Более того, хотя само собой разумелось, что он не предусмотрел постигший нас разгром в деталях, не мог он, однако, и заявить, что все это было для него полным сюрпризом: случившееся, очевидно, подпадает под Схему, с которой, как было предустановлено порядком вещей, превозмочь каковой не под силу самому Зевсу, тягаться простому провидцу просто не под силу. Как бы то ни было, в городе для нас обоих пахло жареным: приверженцы как моего брата, так и Главка - особенно проигравшие на гонках все до последней туники - вопили о Цареубийстве и Предательской дорожке и при этом заходили так далеко, что обвиняли Полиида в махинациях и предумышленном возведении меня на трон. Моя геройская натура, полагал он, толкала меня прямо через поджидающую, чтобы линчевать, чернь и разнообразные засады, дабы заявить о своих притязаниях; но та же Схема (не говоря уже о разумной дипломатии), которая удостоверяла за царем подобное право, требовала, чтобы я отложил это на потом. В точности как Персей, как раз когда он мне об этом и говорил, прежде чем вернуться на правление в Микены, в завершение своего изгнаннического путешествия из Серифа через Египет и Иоппу убивал Горгону и добывал себе невесту, так и я, по мнению моего наставника, должен в данный момент удирать из Коринфа. "Предоставь мне успокоить страну и присмотреть за твоей матушкой. Возьми новое имя. Побольше поезди. Исполни несколько поручений, отправь на тот свет чудовище-другое и т. д. Поймешь, когда придет время возвращаться; они всегда понимают. Вопросы будут?"
– Я попросил в качестве автобиографической дорожной карты экземпляр Схемы. После короткой паузы он сказал, что с собой в данный момент такового не имеет, но направит мне его, как только сможет представить себе мой новый почтовый адрес. На какое же имя он его пошлет? Еще одна пауза. "Беллерофон, конечно. Это что, проверка?" Мы расстались во мраке сомнений и неуверенности. Давай посмотрим. Я уходил по дороге прочь. Беллерофон значит Беллер Убийца. Вопросы будут?
Но мои ненаглядные покойники уже давно были в постели, мертвая от усталости Филоноя тоже заснула в дремотных сумерках. Скоро я разбужу ее и раню рассказом о ее сестре. Вопросы будут?
У Меланиппы их несколько. Даже много, и все тревожные. Она откладывает их на потом, давай посмотрим, скажем, из-за того, что Медуза в "Персеиде" откладывала свои до самого эпилога. Не то чтобы уважающая себя амазонка в каком-то отношении походила… ну да не обращай внимания. Буди ее.
Пусть она покоится с миром; пусть все. О, как хотелось бы…
Сколь высоко сейчас Беллерофон и Пегас? Не выше макушек можжевельника. Не выше макушек волн. Почти на уровне моря.
Тогда разбуди ее; рань ее прямо сейчас. Чем раньше начнешь и т. д.
– Вот полная история моих сексуальных похождений с сестрой, - разбудил я, чтоб это сообщить, свою женушку. Нет. Ай. О. Проехали.
– Я.
Дальше.
– Я, похоже, знакома с несколькими стандартными версиями, - скажем, сказала она, протирая глаза.
– Классический миф, однако, зевок прости бесконечно пересказывается, и удовольствие истинному знатоку доставляют как раз те незначительные вариации, расхождения и лакуны, которые зевок неминуемо возникают среди различных трактовок. Добавь к этому мою любовь к обоим главным действующим лицам этого частного эпизода объемлющего повествования о твоей карьере, и ты зевок увидишь, что, сколько бы боли ни причиняли мне сами события, это не может омрачить мое удовольствие от их лишнего прослушивания. Я приготовлю кофе.
О. Тем не менее я, заскрежетав зубами, продолжал:
– Год или два, убравшись из Коринфа, я поскитался по Пелопоннесу, при случае подрабатывая, осматривая достопримечательности, восстанавливая, как мог, по памяти Схему. Я чувствовал, что в основном завершил первую ее четверть, квадрант Ухода: с моим зачатием и метрикой все было в порядке; Главк мертв; приобрел я и предписанный шрам, метку на память о том, что могло сойти за его попытку убить меня; в подобающем случаю мраке пересек я своего рода порог, у колодца в священной роще получил предписания по путешествию от удостоверенного Spielman'a, под псевдонимом отправился на запад. Достигнув на Элидском взморье песчаного Пилоса, я подумал было, что правильно будет отплыть оттуда гребцом, скажем, на первом же отправляющемся на запад суденышке, чтобы начать тем самым второй квадрант - Инициацию - путешествием по ночному морю.