Химера
Шрифт:
Но чем дальше я прочесывал берег, тем сильнее одолевали меня сомнения, с той ли я ноги на самом деле начал. Даже со скидкой на определенную гибкость Схемы, мне не верилось, что кто-то из легендарных героев мог начинать главные свои деяния с кровью, как мы это называем, на руках: Одиссей и Эней, если ограничиться двумя Полиидовыми "персонажами из будущего", в самом разгаре своей карьеры будут вынуждены с превеликими трудами вернуться по своим же следам назад лишь для того, чтобы придать земле оставшегося без погребения случайно потерянного сотоварища по плаванию. Недостаточно, на мой взгляд, ясно было и на что же я в точности нацелен - пусть даже чисто внешне: по моим сведениям, ни один герой не отправлялся на запад просто из соображений Схемы; на самом деле, столько же начинало, отправляясь на восток, с тем чтобы потом на запад возвращаться домой. Коли, насколько мне было известно, за вычетом Коринфа я оставался бездомным, добраться туда при моем нынешнем курсе потребовало бы кругосветного
– Афины?
Почему не Афродиты?
Занимать одним и тем же рассказом одновременно и жену и любовницу - дело непростое. "Де-Де, баловень Афины, умер ведь, Филоноя, в роще Афродиты, верно?" - "Ну да". А я, Меланиппа, всю ночь промариновался в дыре богини пола. Ну и? "Беллерофону нужна была не любовь, а совет. Придя в Тиринф - ближе, как подсказывало мне чутье, подходить к Коринфу было небезопасно, - я получил и то и другое".
– Гм.
Гм.
Беллерофону хотелось бы никогда не начинать этого рассказа. Но он его начал. Тогда он хочет умереть. Никак. И вот он мучительно воссоздает его для своей милой амазонки, как однажды уже мучил им терпеливую Филоною. (Покойный) Де-Де грезил наяву о езде на белом коне, пока в ночном кошмаре кобылицы не перевернули всю его жизнь, и по совету Полиида однажды даже пропостился пять дней и пять ночей в коринфском храме Афины, чтобы разузнать, как это чудо отыскать. На пятые сутки - так он мне рассказывал, ведь верно?
– ему показалось, что он услышал слова богини: "Отыскать Пегаса проще простого; он околачивается среди колодцев и зарослей моей сестрицы; удивительно, что ты ни разу не видел, как он там пасется. А вот поймать и оседлать его - совсем другое дело; вот что тебе для этого нужно". Она сняла и вложила ему в руку опоясывавшую ее тунику тонкую золоченую уздечку. Но, проснувшись, в руке он, совсем как я позже, сжимал лишь свое вялое орудие - так он, распалившись, рассказывал нам с Сивиллой на следующий вечер в роще, ну да, в последний в его жизни вечер, когда он дал себе волю, бросился спасать папашу, пошел скоту на корм. В подлинной "Беллерофониаде" это обычно фигурировало в более раннем отступлении.
Итак: на пути в Тиринф мне пришло в голову попробовать еще раз - то есть Беллерофон решил сделать то, что сделал покойный Де-Де. Первые две ночи - ничего; храмы те были обычными придорожными святилищами, где все, что я сумел уловить, - расплывчатый черно-белый образ коня, наподобие провиденного на ранней стадии Полиидом. На третий день я пришел в Тиринф, где N аря Прета был достаточно велик, чтобы устраивать в нем самые пышные приемы. Там они с царицей Антеей меня и приняли как просителя; за обедом из пяти блюд (но я постился) я поведал им историю своей жизни (Первый Прилив, Глава Один) и попросил дозволения ложиться спать в оставшиеся три ночи моего поста прямо в храме.
– Места хватит, - сказал царь, средних лет монарх с вкрадчивыми манерами; в продолжение моего рассказа он вертел в руках свой столовый прибор.
– И я полагаю, мы сможем устроить тебе очищение, если ты и в самом деле казнишь себя за это фиаско на пляже, - должен сказать, от своих людей из Коринфа я слышал более правдоподобные отчеты. Конечно, я не спорю, это не мое дело, но не слишком ли ты поспешно принимаешь на себя вину?
– Я убил своего брата, - настаивал я.
– И отца тоже - я имею в виду приемного.
Прет вздохнул:
– О да, полубожество.
Я зарделся, но прикусил язык. Антея - женщина с острыми чертами лица, по возрасту находившаяся где-то между своим мужем и мной, - сказала:
– Лично я думаю, что тебе это на роду написано, и собираюсь приветить тебя на геройский лад, Беллерофон. Понадеемся же, что ты обретешь здесь то, ради чего пришел в Тиринф; Бог ведает, мы, чего доброго, сможем найти применение твоим побуждениям. И нет ничего дурного в умеренной толике честолюбия.
– Разве кто-то против честолюбия?
–
– В его возрасте я и сам был честолюбив: пошел войной на своего братца Акрисия; женился на этой вот прекрасной ликийской принцессе - чем не деяния. Но я никогда не похвалялся налево и направо, что собираюсь стать звездой, а то и целым созвездием.
– Зелен виноград, - сказала Антея.
– В наши дни каждому мало быть порядочным мужем и отцом, - продолжал царь, - или вдумчивым администратором. Всем подавай геройство - пан или пропал.
Обидевшись, я отвечал - и это было, конечно же, правдой, - что, на мой взгляд, к цели направляло меня скорее не честолюбие, а определение. Вызвезживание - как свидетельствовали или еще засвидетельствуют примеры Ориона, Геркулеса, Кастора и Поллукса - для легендарных героев такой же естественный удел, как коронация для царевичей, смерть в бою для строевых солдат, забвение для простых смертных. Я не "выбирал" убивать Главка и своего брата, не выбирал себе в производители Посейдона, не выберу убивать чудовищ и все остальное. Все дело в Схеме…
– Ага… - Прет поднял палец.
– Ты не выбирал своих родителей, дело ясное; рад также слышать, что ты признаешь более или менее случайный характер всей этой заварушки с кобылами. Но ведь никто не понуждает тебя гоняться за крылатым конем, верно ведь? К тому же, по своему собственному признанию, ты до сих пор не решил, что будешь делать, когда его поймаешь.
Он скорее поддразнивал меня, чем насмехался, но я не мог с ходу его опровергнуть. Я начал объяснять, сам впервые призадумавшись на эти темы, что в случае героев речь, похоже, не идет о выборе общей канвы их судеб, поскольку она предопределена, так сказать, Схемой; но каждый отдельно взятый герой может в любой момент, предположительно - по своему усмотрению, отвергнуться, если можно так выразиться, от самого себя и, как Ахилл, с обидой удалиться в свой шатер, вместо того чтобы гоняться за славой. Если он будет упорствовать в подобной никчемности, то по определению перестанет быть героем, подобно тому как наследный принц, отказавшись от престола, перестает быть наследным принцем. Без сомнения, это можно выразить еще лучше…
– Но это не для Беллерофона, - бросила своему мужу Антея.
– Логика - для таких, как ты, а его дело - быть легендарным героем, и точка.
Я согласился, жалея, что наговорил лишнего. Прет пожал плечами:
– Тем не менее он неплохо изложил свой случай. Приятные мечты, мой мальчик; будем надеяться, тебе придется отправить для этого на небеса не слишком многих.
Беспокойный сон. В отлично наведенном на резкость черно-белом изображении я увидел пощипывающего во дворе храма травку Пегаса; появилась Афина, ее рясу с наброшенным на голову капюшоном перепоясывала знаменитая уздечка; мне показалось, что губы ее шевелятся. От звука шагов по храму изображение пропало; проснувшись, я обнаружил, что по приделу неподалеку от моего соломенного тюфяка крадучись проходит дама в сером капюшоне. Моя первая теофания! Я вскочил на ноги, ошеломленный очевидностью того, что нахожусь на правильном пути.
– Афина?
– "Прости". Антея откинула назад капюшон и улыбнулась: "Просто решила проверить, удобно ли тебе. Ничего не нужно?" Нет, поблагодарил я ее. Не могла заснуть, сообщила она, обдумывая мой обеденный рассказ. Глоток метаксы? Я помирал вернуться к своим сновидческим трудам, но царица есть царица. Неразбавленной? С каплей воды. "Мой муж - трус, - заявила она для начала, - нет, не трус, просто он из низшей лиги".
– "Э?" Мы сидели на мраморной скамье и потягивали напиток. "Раз за разом побуждала я его совершить хоть что-то и в самом деле значительное, - сказала она.
– Папенька ссудил ему половину своей армии, чтобы он отделался наконец от Акрисия, - они были близнецами, как, что ли, все вашенские? Он ее растранжирил".
– "А". Она пригладила волосы, взболтала питье: "Половину чертовой ликийской армии. Вот я и сказала - соберись же и убей ублюдка, ради Бога, - как ты угробил своего братца. Какое там - эта идея и вполовину ему не по яйцам. Какой-то провидец, заявил он, напророчил ему, что убить Акрисия в качестве одного из своих геройских деяний полагается Персею".
– "Так, в общем, и считается", - заметил я, ошарашенный стилем ее речи и не уверенный, что мне делать. "Хм-м. Ну ладно, решаю навести кое-какие справки про эту их знаменитую распрю, почему бы нет? И догадайся, что я раскапываю, - во-первых, началось-то все, когда Его Королевское Высочество изволил засунуть Акрисиевой дочке! Своей племяннице, и где - прямо здесь, у меня во дворце. Ну ладно, в то время мы еще не были женаты, но все же. Удивляюсь, как это у него встал на эту пиздюльку, он и меня-то не может толком до конца пронять. Но и здесь он проявил себя полным мудаком: Акрисий сажает Данаю в башню, где никому, кроме богов, ее не увидеть; там она и сидит, день-деньской сверкая голой задницей и норкой нараспашку в надежде кого-то из них прилучить, - видел картинки? Вставляет ей сам Зевс, и бах - Персей! Который, как выяснилось, вроде бы и не собирается убивать ни Прета, ни Акрисия и отбирать у них страну. Ей-богу. Вот почему он впал в такое раздражение, когда ты завелся со своим геройством; он просто цепенеет от легендарных героев. Плеснуть еще?"