Химерион
Шрифт:
После продолжительных раздумий, он громко рассмеялся. Верно срам - и залился смехом, долгим раскатистым. Выходит, все деяния по добру иль в злом умысле, там срам? Захаживал тут один толмач, человечишка гнойный - он затянулся, выпустив дым сизый ноздрями. Умел растолковывать разное, разве что на словах. Рядил несусветное. Умом большим похвалялся, скоробейко поганый. Испил он свою чашу до дна с тем и сгинул в ночи. Поговаривают, с нечистым попутался крепко. Людей ест, в бога не верит, а был то толмач, теперь же зверь страшный. Мне вот кажется, он всегда людоедом был. Как думаешь?
– шаман искоса глянул на меня. Вот видишь и тебе нечего сказать, а лютовал тут, поносил почем зря. Будущее сейчас оно разное, ты видел свое, а я просто тропами разными брожу, не моего ума это дело нос полный мнения совать, куда не следует. Случится, может все, и сам не поймешь причин. Мое же мнение путешествуй и помалкивай, иначе начнешь рассказывать про дали далекие, люди засмеют или того хуже камнями забьют, им хватает того, что сказано и точка. Остальное вздор, ересь, зараза. Люди держатся друг за дружку, чтоб не сгинуть в страхе, а боятся они всего. Путешествия. Идти по времени и своевременно, затея сама по себе не глупая. Жизнь и дороги переплетутся в замысловатый узор, в нем еще разобраться надобно. Много разного поймешь и повидаешь, о чем никогда не пожалеешь в минуту горькую. Такая судьба редкость большая во все времена и не каждому в руки дается, но заполучив ее, не робей, держи крепко. Это действительно богатство, которое в твоих силах преподнести в дар этому миру, не особо сокрушаясь о принесенных тобою жертвах. Это идет свыше и очертания пути не ясны, но это, то самое, остальное ложь и химеры. Шаман замолчал. Или иди, с чем пришел, или оставайся и приобретешь свои дороги. Остальные одобрительно зашумели.
Остаток ночи мы провели в молчаливом раскуривании трубки набитой удивительной растительной смесью, что вызывала почти сказочные видения далеких миров, точками мерцавших в бесконечном пространстве ночи, эти отражения оживали в гладком стекле чернеющего озера. Эти новые миры поглощали нашу бесстрашную компанию, водя за нос, раскрывая молчаливые тайны, по воле волшебства неожиданно заговорившие. Ночь превращалась в уходящую ленту млечного пути, она смыкала узы бесконечности, начинала сползать в огонь солнца, верткой рыбой избегая ожогов, она уходила, но я следовал за ней. Более я с этими людьми никогда не встречался, все мы расстались тогда, ночью, уйдя каждый своею дорогою, и суждено ли было, нам встретится еще раз, никто на самом деле не знал. Утром, я по-новому открыл глаза, ощутив, что уже давно не сплю. Осмотревшись по сторонам, убедился, что снова один в руке зажата трубка и туго набитый кисет с чудо порошком. Я усмехнулся, после решил спуститься к озеру и окунуться в теплую воду, источавшую пар.
Хороша та рыба, что имеет намерение стать завтраком путнику, невзирая на обстоятельство свободы выбора. За это я благодарен и рыбе, и творцу, одна была столь любезна, что попалась в сети, а он сподобил ее быть таковой. Мне же осталось приготовить этот чудный завтрак и утолить свой проснувшийся голод. Уплетая за обе щеки столь щедрую трапезу, я ребенком малым радовался пробуждению этого чертовски противоречивого мира, потому что иногда трудно поутру предугадать подарки предстоящего дня. Мир мерно наполнялся хмелем жизни, источая пьянящие ароматы и мелодичные звуки. Распускались дивные цветы, щебетали нараспев бойкие птицы. Солнце залило теплыми лучами окрестности, играла слепящим блеском утренняя роса искорками алмазов осевшая на сетках паутины. Гармония пасторального мира, лад и порядок царили вокруг, и жужжал ворчливый шмель. Голова моя стала светлой и пустой, начисто лишившейся недавних воспоминаний. Играя легкой усмешкой, я шел вдоль берега, напевая пустяшную песенку из далекого детства. Если бы некий незнакомец в данный момент повстречался на моем пути, верно, он счел бы меня сумасшедшим без капли рассудка в голове. Правду говорят, что радость проворачивает такой фокус с человеком, его глаза загораются искрой безумия, и он может выкинуть любой чудаковатый фортель. Но право же, это намного лучше, чем портить любое утро, каким бы оно, ни было, некой хмурой царской миной в отеческой заботе о сущностях по существу. Человеку, которому по сути дела глубоко плевать на данную условность. Просто плевать. Я делом грешным подумал снова набить трубку порошком на таких чудо радостях, но решил не торопить события, дабы не испытать полноту измен и разочарований от перебора положительными эмоциями.
Путь мой пролегал через тучный луг, склоном пологого холма на котором начиналась дубрава. Величественные, могучие, древние великаны, молчаливо взирали свысока на ползущее существо по склону. Скольких им довелось встретить и проводить, присыпав их следы опавшей листвой, укрыть в прохладе и тени от дневного зноя, дать пристанище во время грозы, скрыть от злобного взора, да мало ли. Ноги шли сами собой, в голове приятно шумело обыкновенной пустотой, которую так обожает ветер, в такие моменты, человек, наверное, близок к первозданности. Он безобидный пофигист живущий в ладной гармонии с собой и природой, ему бы утолить маленько голод, чем придется, да не влезть в колючки голым задом, а в остальном "Мир вам и всем, всем, всем. Люблю, целую. Ваш Адам"
Я раздумывал, иногда даже натыкаясь на вполне стоящую мысль, при этом стараясь не прошляпить очередную преграду и не набить себе шишку. Думать и шагать, можно даже, наоборот, на мою удачу оказалось довольно приятным времяпрепровождением. Путешествие проходило великолепно, притом что, ни цели, где-то там впереди, ни желаемого у меня не было и быть не могло. Следовательно, предполагал я, в данный момент времени, мое местонахождение вероятней некая безграничная или вернее бескрайняя середина чего-то, нежели робкое начало с фатальной неизбежностью окончания, о котором я никогда не мог думать, только задумываться. Там всегда упоминается "что мораль, этой истории, должна быть в канве жанра и точка" я же всегда питал сомнения и неприязнь к узаконенным рамкам чего-либо, ведь всегда есть возможность гениально лажануть, или того хуже внезапно взорваться да так, что будут еще не один век плеваться и убирать мозги со стен.
Солнце взобралось уже довольно высоко и словно замерло, запутавшись среди ветвей этих исполинов. Тысячи золотистых нитей пали на землю, странным образом соединив ее с небом, я остановился, ожидание чего-то скорого сжало сердце. Смутное предчувствие после шевельнулось, неспроста это, не бывает напрасных волнений, когда ты в ладах с собою. Тягучие минуты, а лучи казалось, скрипели натянутыми канатами, удерживая не подвластное взору, в них струилось нечто переливчатое, устремленное в небо и обратно. Безмолвие начинало ныть, зудеть, затем звенеть в ушах. Я как зачарованный наблюдал происходящее таинство, боясь спугнуть, или выдать свое присутствие неосторожным жестом, тем самым пустив данное чудо насмарку.
Может и струхнул малость, но есть от чего. Может так разговаривают земля и небо, местами по-людски, дашь на дашь, а вникнув, не разберешь причуды игры света и тени без слов, полагаясь на обманчивость глаз, да неказистый умишко с глупым языком пустомелей, а тут такое происходит. Послышался шелест в листве, лучи стали исчезать и прятаться. Верно место не простое. Деревья эти издревле были наделены тайной магией и человеку не сведущему в подобных делах, лучше не задерживаться надолго, а то всякое может случиться и случается. Я поспешил убраться по добру по здорову, мало ли чего сейчас за спиною происходит.
Снова живое принялось за свое, и сердце успокоилось, отпустили смутные предчувствия. Растительность, окружавшая меня, менялась, заповедная роща уступила место лесной чаще в серых сумерках, покрытой мхами, царством прохлады и сырости. Тут-то среди кустистых папоротников на пне бородатом и поджидал тот, кого обязательно повстречаешь в безлюдном месте. Как и полагается в подобных случаях, я приветствовал здешнего аборигена словом добрым и поклоном низким, на что он дивно вытаращился.
– Давно ли ты дядя душу живую видывал? Владения я вижу твои, немноголюдны и зверем не богаты - начал, было, я разговор. Он кашлянул и осмотрелся и вправду одичал бедолага, да и в своем ли уме подумалось ненароком. Как, говорю, поживаешь в такой глухомани? Чего шумишь человек прохожий. Слышу тебя и диву даюсь, то ли я одичал, или ты со странностью? Отчего же так?
– удивившись, спросил я. Осмотрись прохожий, что ты видишь? Чащу глухую да темную, как забрел ума не приложу? Вот коль не приложишь так и не трезвонь попусту. Всех криком своим распугал. Место ведь не простое, если не знаешь, как здесь оказался, а где тишина правит балом там и чих будет святотатством. Я обмер и осмотрелся, тут-то тишина ожила, зашевелилась. Ох, дядя! Это как же? Серость сумерек и мхов, линялых от времени вдруг волшебством неким ожили, я замолчал и услышал что все окружающее лишено пустоты. Оно живо и живое, будучи неодушевленным, но на порядок выше, там большее, нежели мысль в голове у человека. Там память, знание, гордость, видение, этому не зачем тратить время на нечто, что является мною. Пришлый уйдет навсегда, пришедший может оставить семя или память о себе, что и есть похожесть, когда желаешь узнать тайну за околицей. Ломай голову на то и голова.
Нелюдим усмехнулся и поднялся на ноги - Вижу мил человек, стал ты более чуток. Да дядя есть в этом некоторая забавность. Бывало дело, запаздывал я по времени, но поверь, фокусы с ним не прокидывал. Верткое оно время, стоит на секунду правильно зевнуть и скинуть слово с языка, как глаза на особые вещи по-иному начинают раскрываться. Жизнь присутствует во всем и смерть лишь катализатор. Я уже не терялся время, приобретало множественные значения в разнотональной тишине, которая в свою очередь умела говорить, если ее слушаешь. Я закрыл глаза ровно ненадолго. Совершенно рефлекторно как перед шагом во тьму и уже подсознательно различая, что есть мрак и существует нечто скулящее в нем с тоски и ждущее проявления страха, дабы после торжествовать. Мне казалось, я ступаю по мягкому ковру, устланному сонными змеями, они лишь шипели и тихо постукивали своими погремушками.