Химеры
Шрифт:
— Не без того.
Герейн зашагал по комнате — сапоги блестели — потом расстегнул крючки на вороте, помотал головой.
— Фуф. Сегодняшнее празднество похоже на мясорубку. Политические последствия будут ужасны. Но тем не менее я рад видеть тебя… — он запнулся.
— «Я рад видеть тебя, о мой немертвый предок?» — предположил Анарен.
За темными стеклами бесшумно расцветали всплески салюта — стекла, похоже, тоже были непростые. Герейн позвякал чем-то в тумбе стола и принялся выставлять на столешницу бокалы и бутылки.
— А ты немертвый? — во взгляде сереброволосого короля зажегся интерес.
— После битвы под Маргерией я жил еще десять лет, — Анарен вдохнул теплый сладостный запах из бокала. — Ммм, альсатра хорошей выдержки! Очень вовремя, спасибо. После Маргерии я прятался, Рэнни. После того… как умерла Летта, мне было все равно, чем закончится война. И что будет с моими… с теми, кто присягнул мне. Я банально дезертировал из собственной войны.
— Поэтому тебя забрал Холодный Господин?
— О, нет. Я пошел на сделку. Из-за сына. Помнишь такого — Анарена Эрао, Эрао Северянина, Владыку Демонов?
— Еще бы. Личность не менее известная чем ты. Мятежник и чудовище.
— Я его видел один-единственный раз. Ему было четырнадцать лет на тот момент. А чудовищем, подозреваю, был все-таки не он, а его демон.
— Так это не сказки? У Эрао был демон?
— А то. — Анарен хмыкнул. — Еще какой. На абы что я не размениваюсь. Это был сын самого Холодного Господина, Наэ Полночь. Именно его службу я купил для Эрао за право воткнуть в меня полуночный нож.
— И за вассальную клятву.
— Само собой. После чего я взглянул на сына и распрощался с ним навсегда, а о судьбе его и деяниях узнал из книг и летописей пару сотен лет спустя. Ну и немножко между этим… был момент. Совсем короткий, можно сказать, что не считается. — Анарен хмыкнул и отхлебнул жгучей, богатейшего вкуса жидкости. — В мое время альсатру готовили, вымораживая вино. Интересно, как сейчас ее делают?
— Не знаю… дистилляция, перегонка… выдержка не менее десяти лет. Ты говоришь, Холодного Господина никто не видел. А как он сына-то породил?
— Вопрос. — Анарен покачивал на ладони бокал. — Не знаю. В технологии процесса некомпетентен. Почему-то принято думать, что за гранью смерти мы все узнаем. Так вот, я тебе скажу, Рэнни — нихрена…
— А что ты делаешь, служа Холодному Господину?
— Письма ношу. — Анарен поставил пустой бокал и кивнул Герейну, вопросительно поднявшему бутыль. — Кроме шуток, Рэнни. Нож практически предоставлен самому себе. Только иногда вдруг просыпаешься — и оказывается, что ты в Серединном Мире, среди людей, и с последней твоей смерти прошло этак лет двести. Зачем тебя послали на этот раз… почему… Вопрос!
Герейн смотрел внимательно, не отводя взгляда. Серебряная амальгама дробилась и умножалась — как коридор зеркал, серебро в серебре.
Череда королей, не люди и не дролери, нечто среднее… потомки, отпрыски Лавена Странника; хотел ли он для своих детей такой судьбы?
Может, и хотел. Нетривиальная все таки судьба.
— А тогда меня убил Король-Ворон. Через десять лет после Маргерии, когда про меня уже и думать забыли. В поединке. Разрубил мне плечо, ключицу и грудную кость. Я неделю лежал в какой-то дыре, подыхал и никак не мог подохнуть окончательно. Лавенги живучи, знаешь ли. Я ждал, может, придет моя фюльгья… как к Амаполе, нашей с Леттой старшей сестре пришла. Но пришел этот… наймарэ по имени Полночь, Наэ. Предложил стать одним из Ножей. И сказал, что у меня есть сын. Я… не знал, что ребенок Летты выжил.
— Его воспитывал король-Ворон, в Химере. Он явился в Дар уже взрослым. С полуночным демоном, да.
— Демон ему служил, я знаю. До самого конца, как и договаривались. А вот куда он потом делся… я его больше не видел и ничего о нем не слышал.
Помолчали. Герейн снова разлил альсатру.
— У Алисана фюльгья — оленья кошка, — сказал он после новой паузы.
— Вот как.
— Да.
— Когда это произошло? На войне?
— Нет, он… с самого начала. Во время родов что-то пошло не так.
— Жаль, я не встретил его. Хотелось бы посмотреть на вас обоих. Помню, как я ломился в монастырь, в котором вас прятали. Жаль, что ничем не смог помочь. Пушечное ядро помешало. Не пережил я столкновения с новыми технологиями. Иногда думаю: вот проклятая судьба — вечно опаздывать. Верно, со мной такое потому, что я отступил тогда, под Маргерией… бросил все. И всех.
— Жаль и мне. Монастырь я помню плохо — только вспоминаю, как горела башня. Дролери забрали нас прямо оттуда, тетка моя взмолилась Госпоже Дорог. А ты… помнишь все эти семьсот лет?
— Нет, я… нечасто возвращаюсь. Три раза было. В остальное время — как в дурном сне, обрывки, обломки… каша. В первый раз я вернулся во время нашествия Драконенка. Мой сын, Эрао, вел войска на юг, в решающую битву. Отец признал его, сделал военачальником. А я… я оказался на противоположной стороне. Осознал себя посреди драконидского войска. Я тогда не нашел ничего лучше, чем попасть под стрелу в первой же битве. Не то, чтобы нарочно… Потом попал аккурат за пару лет до резни, бродил по Дару, приглядывался, пытался понять — зачем я здесь. У нас ходят слухи, что если выполнишь то, что хочет от тебя Холодный Господин, то умрешь по-настоящему, насовсем. Он заберет свой нож обратно… ну, это к слову. В стране началась смута, я довольно быстро сообразил, что к чему, пытался спасти вас, — принц смотрел и смотрел в серебряную амальгаму, в сияющие холодные радужки. — Вот только…
— Анарен. Твое Высочество… — Герейн нахмурился. — Не знаю, чего хочет Холодный Господин, но мы с Сэнни — вот они, живы, здоровы, возвращаем Дар в прежние границы. И в немалой части благодаря тогдашнему твоему предупреждению.
— Ты не стыдишься своего полуночного предка? Я дезертир, клятвопреступник, предатель, кровосмеситель… да и в целом порядочная сволочь.
— В первую очередь ты — Лавенг. Я… пожалуй, рад, что познакомился с тобой. А теперь ты понял, для чего вернулся?
— Кто знает? Я давно в Катандеране, с апреля. Пока прижился… Пытался в кои веки осознать, что натворил тогда, семь сотен лет тому назад. Вот… даже спектакль заказал. В Королевском театре. Глупо, конечно. Древний замшелый Лавенг занимается самокопанием с помощью наемных актеров. Знаешь, я ведь с тех пор ни одного стихотворения не написал. Как отрезало. Нож, что ли, мешает. Думал, может для спектакля напишу последнее. Самое главное. И — ничего. Слова… не складываются. Наверное, живые мертвецы не пишут стихов.