Химия смерти
Шрифт:
Что-то ударило меня по руке, и я подскочил от неожиданности. А, капля дождя! Крупная, тяжелая. Мгновение спустя небо развернулось ослепительной простыней. На миг все вокруг выцвело под бешеным сиянием молний. В последовавшей за этим тишине я скорее почувствовал, нежели услышал новый звук. Секундой позже его стер громовой удар, но я знал, что не ошибся. Слабый-слабый, чуть ли не из подсознания идущий гул, и так хорошо мне знакомый.
Мухи.
В тот самый миг, когда на меня снизошло прозрение, в нескольких милях отсюда, посреди клеток с перепуганными птицами и зверьками, стоял Маккензи и угрюмо выслушивал доклад запыхавшегося сержанта, подтвердившего все
– Мы проверяли везде, где можно, – сказал полицейский. – Здесь никого нет.
Глава 29
Очень трудно было понять, из какого конкретного места доносится жужжание. Ясно одно: мухи – в доме. Подсказкой не поделились и слепые, затемненные окна, что безразлично взирали свысока. Я подошел к ближайшему и заглянул внутрь. Едва различимые очертания кухни, а больше – ничего. Так, что в следующем окне? Ага, гостиная. Мертвый экран телевизора напротив пары потертых кресел.
Я вернулся к двери, но, подняв было руку, передумал. Если есть кому ответить на мой стук, то мне уже давно бы открыли. Стоя на крыльце, я принялся размышлять, что делать. Итак, есть полная уверенность в том, кто виновник этого звука. Стало быть, игнорировать его нельзя. Ладонь сама потянулась к дверной ручке. Если дом заперт, значит, решение будет принято за меня.
Ручка повернулась без возражений. Дверь открыта.
Я потоптался в нерешительность, зная, что такие вещи нельзя делать даже невзначай. И тут изнутри повеяло запахом. Точнее говоря, слишком хорошо знакомой мне гниловатой вонью со сладковатым привкусом.
Толчком я распахнул дверь настежь, и глазам открылся темный коридор. Сейчас в нос ударило так, что ошибиться невозможно. Во рту пересохло, и я полез за мобильником звонить в полицию. Все, вышло время для игр в кошки-мышки. Что-то... Нет, кто-то здесь умер. Я уже вовсю давил на кнопки, когда сообразил, что сигнала-то нет. Мейсоновский домик оказался в мертвой зоне. Тьфу! Кстати, а сколько времени я уже отрезан от мира? Что, если звонил Маккензи?
Ну хорошо, теперь у меня есть еще одна причина зайти внутрь. Впрочем, даже если бы мне не был нужен обычный телефон, выбора не оставалось. Как ни мучайся, а назад дороги нет.
Вонь усилилась. Я стоял в прихожей, пытаясь понять, что к чему в этом доме. На первый взгляд кругом чинно и опрятно, хотя... Да, так и есть: на всех вещах лежит толстый слой пыли.
– Алё-о! – позвал я.
Никакой реакции. Справа – дверь. Открыв ее, я очутился в той самой кухне, которую видел через окно. В раковине гора грязной посуды, заляпанной остатками подсохшей или гниющей еды. С полдесятка толстых, ленивых мух пробудились к жизни, однако их жужжание даже близко не напоминало того гула, что я слышал со двора.
Гостиная оказалась столь же неприбранной. Уже виденные мной кресла по-прежнему пялились на мертвый телевизор. И ни намека на телефон. Я вышел и направился к лестнице. Старая, до дыр протертая ковровая дорожка вела наверх, скрываясь в полумраке. Встав у нижней ступеньки, я опасливо положил руку на перила.
Не хочется подниматься. Да, но нельзя же просто так возвращаться, раз я зашел столь далеко! На стене – выключатель. Я им щелкнул и чуть не упал, когда в ответ хлопнула перегоревшая лампочка. Осторожно поднимаясь по ступенькам, я чувствовал, как плотнее и назойливее становится вонь. А теперь к ней подмешивался еще какой-то запах, что-то терпко-смолянистое, ерошащее мое подсознание. Впрочем, на размышления времени нет. Лестница закончилась новым коридором. В полутьме удалось различить пустую грязную ванную комнату. И еще есть пара дверей. Я подошел к ближайшей, открыл ее. Внутри – смятая односпальная кровать, некрашеные половицы. Возле второй двери смолистый запах стал гуще. Повернув ручку, я попробовал войти, однако раму, видно, перекосило, и на секунду я даже подумал, будто комната на замке. Я поднажал, что-то вдруг поддалось, и дверь распахнулась.
В лицо ударило черное облако. Отбиваясь от мух, я едва сдержал рвоту, когда навстречу потекла теплая вонь. Я-то думал, что уже привык к ней, однако здесь на меня навалилось нечто запредельное. Мухи потихоньку вышли из истеричного состояния и принялись усаживаться обратно, на какую-то фигуру в постели. Прикрыв обеими руками рот и короткими, судорожными глотками вдыхая воздух, я приблизился.
Первое чувство – облегчение. Труп изрядно разложился, и хотя навскидку невозможно сказать, мужчина это или женщина, ясно одно – он пролежал здесь приличное время. Куда дольше двух суток. «Слава тебе Господи...» – мелькнула слабая искорка мысли.
Я придвинулся еще ближе, и мухи раздраженно зашевелились. Вообще-то для активной деятельности насекомых становилось слишком темно. Доведись мне оказаться тут на час позже или кабы не та молния, что их разбудила, ни за что бы не услышал характерного жужжания. Теперь же я видел, что окно оставлено слегка приоткрытым. Для проветривания комнаты щель чересчур мала, зато вполне достаточна, чтобы запах разложения привлек сюда мух, откладывающих яйца.
Выпростав безвольные руки из-под одеяла, труп полусидел, подпертый подушками. Рядом с кроватью – старая тумбочка с пустым стаканом и остановившимся будильником. Возле них – мужские наручные часы и аптекарская баночка с пилюлями. Название прочитать не получилось, очень уж темно. Тут очередная молния осветила комнату, фотовспышкой выхватив из мрака выцветшие обои в цветочек, обрамленную картину над кроватью и надпись на лекарстве. Копроксамол. Болеутоляющее, выписанное на имя Джорджа Мейсона.
Вполне возможно, что старый садовник действительно мучился спиной, но причина его отсутствия в поселке совсем иная. Мне припомнилось, что ответил Том Мейсон, когда я поинтересовался, куда подевался его дед: «Еще в постели». Кстати, а как давно умер старик Джордж? И что этот факт говорит о Манхэме, не заметившем его исчезновения?
Поворачиваясь к выходу, я постарался ничего не задеть. И пусть здесь скорее имела место семейная трагедия, а не преступление, мне не хотелось оставлять лишних следов. Ведь кому-то придется устанавливать причину смерти Джорджа и выяснять, из каких таких соображений его внук никому ничего не сказал. Конечно, такое поведение вряд ли вяжется со здравым рассудком, но ведь скорбь – вещь довольно странная. Том далеко не первый из тех, кто предпочел не мириться с реальностью.
Когда я вышел в коридор, в нос опять ударил смолистый запах. А сейчас, при открытой двери, мне хватило света разглядеть густые черные мазки вдоль всего косяка. Смятая газета, обмазанная этим же веществом, до сих пор висела на нижней филенке. В памяти всплыло, как туго открывалась дверь поначалу. После легкого прикосновения к потекам на пальцах остались липкие пятна.
Деготь.
Вот что пытался я выудить из своего подсознания, начиная с позапрошлого дня! К запаху кладбищенских цветов и скошенной травы примешивалось еще кое-что. Я был слишком озабочен тогда и не сумел догадаться, но теперь все ясно. Деготь, прилипший к ботинкам Мейсона или к его инструментам, когда он пытался законопатить спальню деда.