Шрифт:
Виталий Морозов демобилизовался глубокой осенью. Высокий, широкоплечий парень отслужил в десанте и вернулся к матери в деревню. Первым делом зашел вечером в клуб на дискотеку. Девчонки как по команде сделали «равнение на середину» и открыли от удивления рты, когда увидели его в парадной форме. Парни с уважением подходили и жали руку «настоящему» вэдэвэшнику. А мать не могла нарадоваться на своего будущего кормильца. Жаль, что отец не увидит, какого сына она вырастила на изломе веков. Он умер, когда Виталий был ещё совсем маленьким.
Хорошо, что Бог уберег сыночка в такое лихолетье, часто думала она. Вон по телевизору показывают, как кругом стреляют, убивают. Гибнет
Молодежь – явление стадное. Скучно парню или девушке сидеть перед телевизором. Просит душа праздника. Попрыгать, потусить, помутить… Правда село глухое. Люди небогатые. Зато воля-вольная.
На предновогодней дискотеке Виталя был уже с девушкой. Танцевали до упаду. Шутили, смеялись, а на прощание даже поцеловались под её окнами.
Виталя уже шел домой, когда встретил знакомых. Они как-то странно и громко смеялись.
– Ба! Кореш! Подымишь с нами? – поздоровались они.
– Здоров, парни. Не курю я.
– Балбес, мы же тебе не табачок, а «химачок» предлагаем! Кайф бесплатный и безвредный. Пару затяжек и полетишь вместе с нами!
Виталя не стал кочевряжиться. Правда, коноплю он никогда не пробовал. Но не пристало двухметровому вэдэвэшнику показывать слабость перед окурком. Взял забитую «химкой» раскуренную папиросу и втянул сладковатый дым в лёгкие. Закашлялся. Потом сделал ещё несколько затяжек, пока не истлела папироска.
– Ну как? – спросили чумовые ребята.
– Да никак! Пошел я домой. Пока, парни!
Дома захотелось сильно есть. На утоление голода ушло две тарелки борща и булка хлеба. Мать в ожидании сына смотрела какой-то «звездный» концерт. Виталя присел рядом, но сосредоточиться на экране не мог. В душе появилась неясная тревога. Что-то тяжелое подбиралось к душе, заполняло грудь, перехватывало дыхание. Это было ощущение предчувствия надвигающейся беды, неотвратимой катастрофы. Он попытался стряхнуть с себя эту тяжесть. Но страх только усиливался, становился жутью. Виталя взглянул на сидящую мать и вздрогнул от неожиданности!
Перед ним был вовсе не родной человек, а немец в железном шлеме с рогами! Фашист! Из его глаз сочился синий свет. Виталия озарило – страна захвачена врагами… Они везде. Даже в его доме. На его диване. Говорили же в армии, что надо быть всегда на чеку! Быть готовым дать отпор, встать на защиту Родины! И он встал, и с размаху ударил «фашиста» по голове, сгреб в охапку и выбросил во двор – прямо на снег.
Вернувшись с холода, почувствовал себя немного лучше. Осмотрелся. Матери дома не было. Где она? Во дворе кто-то плакал. Выглянул в проталину замерзшего окна. На снегу в лунном свете ворочалась мать, безуспешно пытаясь подняться. Виталя выбежал во двор, подхватил мамочку и занес домой. Она легла на кровать и заплакала.
– Родная, кто тебя так? – Виталя вытирал пятна крови с лица матери. Она не отвечала, сжавшись, испуганно смотрела на сына.
Виталия снова стало мутить. Накатывалась новая волна страха. Трясущаяся жуть и «шугань». Присмотревшись, Виталий увидел, что вместо матери на кровати лежит уже новый фашист в рогатом шлеме. Ах, вы, гады! Получите! Виталя стал колотить фашиста с новой силой. И снова выбросил на снег. Кричи, гад, кричи! Никто тебе не поможет! А лучше – сдохни!
Участковый лейтенант Петров знал, что если для кого-то Новый год – праздник, то для него – самая беспокойная и горячая пора, несмотря на промозглую двадцатиградусную стужу.
Не дай Бог повторения прошлогодних событий. Тогда пострадал ребенок из многодетной малообеспеченной семьи Малышевых. Родители пьющие, безработные. Как-то раз зимой участковый вместе с инспектором комиссии по делам несовершеннолетних зашли с проверкой в дом к Малышевым и ужаснулись. Во дворе кавардак. Дома страшная грязь. Холодно. Вся семья, укрытая старыми тряпками, сбилась на одной кровати. На кухне потухшая печь. На ней большая кастрюля, в которой в мутной воде плавал варёный заяц. Непотрошеный, в шерсти. Петрова чуть не вырвало. Как такое можно есть?
Больно стало участковому. И даже стыдно. Почему Малышевы живут, как в хлеву? Это же ненормально! Заполнили протоколы. Пожурили родителей, постращали лишением родительских прав, изначально не веря в положительные перемены. А через неделю Петров уже оформлял протокол обнаружения трупа Виктора – старшего сына Малышевых.
Из опросов односельчан участковый узнал, что Витя купил в магазине баллончик бытового газа. Нанюхался пропан-бутановой смеси и заснул прямо под бетонной стенкой автобусной остановки. Утром односельчане, спешащие к автобусу, натолкнулись на перемерзшего, но ещё живого мальчишку. Закутали, понесли к фельдшеру. Но спасти уже не смогли. Остановилось дыхание. Врачи потом сказали, что из-за отравления перестал работать дыхательный центр. Это и послужило причиной смерти.
А через неделю – новая беда. Мальчишки облюбовали для игр совхозную базу. Лазали по технике, скатывались с железных боков комбайна в большой сугроб. Потом нашли бочку из-под топлива. Открутили пробку и поняли, что в бочке был бензин. По очереди стали «пыхать» – вдыхать его пары до наступления «кайфа». Так они называли состояние отравления с галлюцинациями или «мультиками» и беспричинным весельем. Двенадцатилетний Серёжа, уже будучи в состоянии «перепыха», решил посмотреть, сколько бензина осталось в бочке и нельзя ли его слить. Заглянул в пробочное отверстие. Темно, ничего не видно. Решил подсветить. Поднес зажигалку к отверстию и чиркнул. Раздался взрыв. Бочку закрутило. Из отверстия, как из сопла ракеты, вырвалась огненная струя, разгоняя бочку реактивной тягой. И все это произошло практически мгновенно. Не успевшего отпрыгнуть Серегу обдало струёй горящего топлива. Он вспыхнул, как факел и побежал, истошно крича. Синтетические куртка и брюки плавились и стекали посвистывающими огненными струйками. Серёжа упал в сугроб, катаясь по снегу, сбрасывая с себя остатки горящей одежды. Потом в село вбежало обугленное тело, завывающее, как раненый зверь.
Сначала думали, что мальчик не выживет. Но через год лечения в краевом ожоговом центре он вернулся в село. На обожжённые поверхности приживляли кожу с ягодиц – единственного уцелевшего от ожогов места. Её отрезали квадратами два на два сантиметра, затем делали насечки, растягивали заплатку как сетку и укладывали на сочащиеся сукровицей ожоги. Какие-то куски приживались, какие-то загнивали и отваливались.
Жизнь ребенку спасли. Но смотреть на него было страшно. На лице – красные бугристые рубцы. Обгоревшие веки не позволяли закрыть глаза, которые сохли и нагнаивались. Обожженные губы находились в неестественном оскале, напоминающим чудовищную улыбку. Кисти рук со скрюченными пальцами не позволяли выполнять тонкие действия. При ходьбе или движении рубцы над суставами рук и ног лопались и начинали кровоточить. Каждый год растущему ребенку приходилось делать по нескольку операций. Его существование превратилось в сплошной кошмар…