Хирург и Она. Матрица?
Шрифт:
96. Клюнуло.
– Да? – ответил ей знакомый голос.
– Владимир Константинович? – вспомнив, кому он принадлежит, удивилась Даша.
– Да, я рад вас слышать. К сожалению, я не могу передать трубку Виктору Васильевичу. Вы, наверное, догадываетесь, по какой причине...
– Он пьян?
– Да, немножко, но на звук и свет не реагирует.
– А извините, вы у него в гостях, или он у вас?
– Он у меня, – понизил голос Владимир Константинович. – Похоже, он просыпается. Поговорите с ним?
– Да, конечно.
В трубке некоторое время радовалось сонно-пьяное бормотание и отдаленный голос Владимира Константиновича "Вить, это Даша, будешь говорить?" Вить, это тебя", "Черт, пьянь болотная, ты же в глаз мне попал!"
– Извините, он еще не оклемался, – продолжил разговор бывший повар через минуту. – Что ему передать?
– А как он у вас оказался? – ответила вопросом Даша.
– Догадайтесь с трех раз.
– Решил меня разыскать?
– Да... С помощью Чихая.
– Чихая?.. – испугалась Даша, – И что? Он согласился?..
– Его нет, он уехал...
– Далеко?
– Догадайтесь с трех раз.
– В Воронеж!? – прыснула Даша.
– Совершенно верно, – ответил Владимир Константинович и продолжил, уже серьезно:
– Виктор Васильевич говорил мне, что вы ему должны срочно показаться, иначе у вас могут быть проблемы вплоть до онко... Ну, в общем, как хотите, врачей у вас, видимо, море.
– Я хочу, очень хочу, – закричала Даша в трубку. – Но я пока не знаю, как мне уйти. Знаете что, к завтрашнему вечеру, я что-нибудь придумаю. После обеда пусть он ждет меня, до вечера ждет у метро ВДНХ, нет, на Ярославском шоссе, скажем на остановке "Новый театр" в сторону МКАД. До свидания, я больше не могу говорить".
97. Ее хотят все.
– I do it! – положив трубку, воскликнул Владимир Константинович, последнее время активно учивший английский язык.
Конечно же, никакого Виктора Васильевича, то есть Лихоносова, рядом с ним не было – пьяно-сонное бормотанье последнего изображал он сам.
Подумав, бывший повар и шофер Бормана посерьезнел: даже половины дела не было сделано. И никаких гарантий на успех – выбраться из дворца Бориса Михайловича, без сомнения, так же сложно, как в него попасть.
"И зря я поспешил... – вовсе помрачнел Владимир Константинович, подумав еще. – Надо было говорить не своим голосом. А если она скажет служанке, что говорила с бывшим поваром известного гангстера? И все, понеслось, поехало – вытащит служба безопасности за ушко на солнышко. Нет, далеко мне еще до Чихая. Но я постараюсь стать таким, каким он был. Постараюсь, если на первом же своем деле не сломаю себе шею".
Выпив коньяка, Владимир Константинович, положил ноги на стол и стал думать о будущем. И увидел себя в Майями. Себя с деньгами Михаила Иосифовича. Улыбнувшись, он выпил еще и увидел себя в Майами с деньгами Михаила Иосифовича и... Дарьей Павловной, любовницей и женой.
98. Такой хороший, такой любимый.
Даша успела спрятать телефон до того, как вошел Михаил Иосифович.
– Что с тобой, милая? – спросил он, заметив ее растерянность.
– Да так... Знаешь, мне иногда кажется, что во мне есть еще кто-то...
– Что ты говоришь! – удивился муж.
– Нет, ты не правильно меня понял, – чуждо посмотрела Гортезия. – Не ребеночек, а какая-то другая женщина. Она так на меня не похожа.
– Ее зовут Даша? – понимающе улыбнулся Михаил Иосифович.
– Да. Она совсем другая. И я часто разговариваю с ней...
– Это следствие падения с лошади. Ты здорово ударилась головкой о землю.
Даша поняла, что говорит не о том. Теперь Миша вызовет врача, и тот устроит ей постельный режим с промыванием мозгов соответствующими психотропными лекарствами. А ей завтра к обеду надо увидеть Хирурга. Если она его не увидит, и он ее не посмотрит, – почувствовала Даша сердцем, впервые ясно почувствовала, – то весь спектакль Михаила Иосифовича с треском провалится. Не завтра, не через месяц, но через какое-то время точно провалится, потому что жить надо целостно, жить надо Гортензией Павловной. Дашу просто необходимо отдать Хирургу или... или отправить в Воронеж. Короче, она должна с ним попрощаться по-человечески.
Вспомнив Воронеж, Даша улыбнулась и решила действовать по-мужски, решительно и прямо. Она сказала мужу единым духом:
– Миша, милый, иногда просто необходимо ударится головой об землю, ты же знаешь это. И я ударилась, и во мне появилась эта Даша, которую давным-давно задавили. Она вселилась в меня с фрагментами своей жизни, очень плохой жизни, и пытается доказать, что эта ее жизнь лучше, честнее моей. И, чтобы освободиться от нее, я должна удариться еще. Я чувствую, что должна ударится, потому что если я не ударюсь, я потеряю себя, потеряю тебя, что одно и тоже. Я обращаюсь к тебе, потому что знаю, что ты умный, что у тебя мало стереотипов, что ты живешь, чувствуя себя и других, ты так хорошо чувствуешь, что можешь управлять собой и другими, так, что это управление никому не в тягость. Я понимаю, что говорю путано, но я вижу, ты понимаешь меня, ты все понимаешь. И потому не надо звать Леонтия Ефимовича с санитарами и психиатрами, а...
– Ты хочешь уйти? – нахмурился Михаил Иосифович.
– Да, милый! Я очень хочу уйти! Я всем сердцем желаю уйти от тебя на три часа, я хочу уйти от тебя, чтобы вернуться твоей кровиночкой, твоим ребром. Ну отпусти меня завтра, отпусти!
Выговорившись, Даша опустила плечи, голову. У нее все опустилось. Она была опустошена до предела, Но где-то на самом дне опустошенности ей привиделся восклицательный знак. "Молодец! Ты сделала все правильно".
Михаил Иосифович задумался. Экзальтированность Гортензии ему была неприятна. Экзальтация, считал он, съедает много жизненной энергии, как правило, заводит в тупик и, в конечном счете, ведет к депрессии.
– Я так понимаю, – наконец, начал он, – ты хочешь завтра уйти на три часа, уйти на похороны Дарьи Павловны?
– Да, милый...
– Ты не забыла, как неделю провела в подвале с крысами и жабами? Не забыла, сколько мне стоило освободить тебя?
– Нет, милый, – соврала Даша. – Кстати, ты же знаешь, крысам было не до меня – они ели жаб.
– И ты хочешь уйти без охраны?
– Да, без охраны и слежки. Ты должен пообещать мне это.
– Хорошо, я обещаю. Но я хочу, чтобы ты знала одну вещь...