Хищники Аляски

Бич Рекс

Глаза его горели, голос прерывался, и оба компаньона смотрели друг на друга в полном смущении. Они слишком хорошо знали возможный результат паники вследствие заболевания оспой на битком набитом корабле. Не только все каюты были переполнены, но и нижние палубы кишели людьми и скотом, причем условия там были самые антисанитарные. Судно, рассчитанное на триста пассажиров, везло втрое больше; люди ехали в страшной тесноте. Относительный порядок, к счастью, поддерживался усилиями самих пассажиров, которые утешались мыслью, что все эти неудобства продлятся теперь уже не дольше двух-трех дней. Они пробыли на пароходе уже три недели и жаждали попасть в Ном как

можно скорее, раньше оравы золотоискателей, следовавшей за ними.

Какова была бы ярость этой бредящей золотом толпы, если бы она попала в карантин в нескольких шагах от своей цели. Сотни людей, горящих нетерпением, должны были бы сидеть друг у друга на головах в этой плавучей тюрьме, подчиняясь жуткой власти эпидемии. Им пришлось бы ждать целый месяц, пока не исчезнут последние симптомы болезни. А если бы она возвращалась спорадически, то пришлось бы провести еще нескончаемый ряд недель в томительном безделии. Весьма возможно, что негодующую толпу не удалось бы сдержать, и тогда могли бы иметь место насилия и даже бунт.

Дэкстри и Гленистэра мало волновала угроза заболевания, но об участке своем они думали с ужасом. Мало ли что случится в их отсутствие. Во время их долгого зимнего отсутствия их сокровище оставалось нетронутым благодаря льду, но с наступлением лета и тепла первый встречный мог прибрать к рукам их драгоценный клад, найденный ценою таких тяжких трудов. «Мидас» находился в русле самого золотоносного ручья, там, где люди хитрили, изворачивались, боролись и убивали ради каждого вершка земли. Участок этот достался им ценой долгих безрадостных лет труда, и, если бы они не сумели удержать его… они знали, каковы были бы результаты.

Девушка прервала их мрачные размышления.

– Не браните этих людей, сэр, – обратилась она к капитану. – Я одна во всем виновата. Но мне нужно было убежать. Я везу бумаги, которые надо передать как можно скорее. – Она дотронулась до своей груди. – Их нельзя было доверить нашей почте. Это – вопрос жизни и смерти. Уверяю вас, нет никакой надобности сажать меня в карантин. Я не больна оспой, да я и не имела возможности заразиться ею.

– Я ничего не могу сделать, – возразил Стивенс. – Придется изолировать вас в курительной каюте: на палубе, черт его знает, что наделают наши сумасшедшие пассажиры, когда узнают об этом. Они способны разорвать нас на куски. Они ведь настоящие помешанные.

Мозги Гленистэра лихорадочно работали.

– Вы этим только вызовете бунт, – сказал он.

– Ба! Пусть сунутся. Я справлюсь с ними.

Массивные челюсти капитана сжались.

– Весьма возможно. А что потом? Мы доберемся до Нома, санитарный инспектор узнает, что на пароходе есть подозрительные по оспе, и засадит всех в карантин на тридцать дней – восемьсот человек. Мы проведем все лето у Яичного Острова, а ваша компания будет платить за пароход по пяти тысяч в день. И это еще не все. Компании придется отвечать за вашу халатность, за то, что вы пустили больных на пароход.

– Халатность? – Старик заскрежетал зубами.

– Да. Так это называется. Вы разорите ваших хозяев, задержите пароход и сами потеряете место. Это факт.

Капитан Стивенс нервно вытер пот со лба.

– Халатность. Вам хорошо говорить, будьте вы прокляты! А вам известно, что я отвечу перед компанией своей головой, если не приму всех мер предосторожности? – Он на мгновение замолк, как бы размышляя. – Я сдам ее судовому врачу.

– Послушайте, – продолжал настаивать Гленистэр. – Мы прибудем в Ном через неделю; до того времени у нашей барышни не успеют

показаться симптомы болезни, даже если она действительно заразилась оспой. А по-моему, есть тысяча шансов за то, что она не больна и не заболеет и впредь. Кроме нас троих, никто не знает, что она на пароходе; она останется в этой каюте, и это не менее целесообразно, чем изоляция в каком бы то ни было другом помещении. Мы таким образом избегнем паники. Вы спасете пароход и компанию, и никто ничего не узнает. Если же девушка заболеет, уже высадившись на берег, то она может отправиться в больницу, не подвергая опасности здоровье всех находящихся на пароходе. Идите, сэр, на свой мостик и забудьте о том, что вы заходили сюда. Мы все берем на себя – нам это не менее важно, чем вам, так как мы обязательно должны быть на Энвил Крике до оттепели, иначе «Мидас» будет потерян для нас. Если вы поднимете шум, то всех нас погубите.

Стивенс стоял, нерешительно хмуря брови; остальные с нетерпением ждали его ответа.

– Вам придется прятаться от стюарда, – сказал он наконец.

Девушка опустилась на табурет, и крупные слезы покатились по ее щекам. Глаза капитана смягчились, и голос его, когда он заговорил, положив ей руку на голову, звучал очень нежно.

– Не обижайтесь на мои слова, мисс. В наших краях по внешнему виду ничего не скажешь. Большинство хорошеньких женщин довольно недоброкачественны. Они меня не раз уже одурачивали, вот я и дал маху. Эти люди помогут вам; а я бессилен что-либо сделать. Когда вы доберетесь до Нома, то заставьте вашего возлюбленного жениться на вас, как только вы сойдете на берег. Вы забрались слишком далеко на север; тут не годится быть одной.

Он вышел в коридор и осторожно запер за собою дверь.

Глава III. ГЛЕНИСТЭР

… Все прошлое лето мы с Гленистэром копались в Энвил Крике и окончательно отвыкли от свежей пищи. Городские бездельники съедают всю зелень и все яйца, которые доставляются сюда на пароходах, так что нам ничего не достается, кроме приятных воспоминаний. Мы ничего не едим, кроме свиной грудинки и коричневых бобов; этой прелести у нас неограниченное количество.

Мы уже третий год мечтаем о свежей провизии.

Скандал. Ей богу, у меня прямо душа пропахла свининой.

А когда пришла пора уезжать с участка, мальчик схватил лихорадку. В порту стояло только одно китоловное судно, направлявшееся в Септил. Покупаю я билеты, и вдруг оказывается, что на пароходе ничего нет, кроме консервированной лососины, потому что он два года находился в плавании. Когда я добрался до Штатов после семнадцатидневной рыбной диеты, я был, можно сказать, до краев налит лососиной и включил ее в список наиболее ненавистных мне продуктов.

Уложил я мальчика в больницу, помчался в лучший ресторан в городе и приготовился закатить себе пир на весь мир. Пусть, говорю я себе, моя оргия останется в анналах истории, пусть туземцы вспоминают о ней с ужасом и восторгом. Во-первых, я потребовал на пять долларов свинины с бобами и огромную тарелку консервированной лососины. Когда лакей поставил передо мной всю эту гнусность, я смерил ее этаким презрительным взором и промолвил:

«Поставьте это на стол и смотрите внимательно, как надо есть настоящую пищу». И я взял меню и съел и выпил все, что там было, от содовой воды до шампанского. Расправившись с меню, я собрал все кости и объедки, навалил их на презираемые мною предметы питания, воткнул в них зубочистки и, нанесши им еще ряд тяжелых оскорблений, ушел из ресторана.