Хитрая ворона
Шрифт:
По снимкам было видно, как она изменялась с возрастом: сначала — корявые, но чёткие буквы первоклассника, затем — беглая, но достаточно ясная пропись, потом — она же, ещё вполне различимая, но уже с маленьким хвостиком на конце. Постепенно начертание усложняется, она становится загадочной, совершенно непонятной, пыжась всеми завитушками, поскольку тогда-то Подпись и стала Начальником. Она считала себя неутомимой, вездесущей и незаменимой.
Каждое утро Подпись выходила из подъезда на работу.
Так было и в тот ничем не примечательный
Она подошла, гордо откинувшись назад и опираясь на хвостик росчерка, к чёрной машине у тротуара. Важно развалилась на заднем сиденье и махнула шофёру пальчиком: гони!
Машина переехала на другую сторону улицы и остановилась перед внушительным зданием.
Подпись вошла в подъезд, небрежно кивнув на низкий поклон дюжего то ли швейцара, то ли вахтёра в пятнистой маскировочной форме, но с золотыми галунами.
Вверх вела широкая мраморная лестница. А рядом с ней находился персональный эскалатор. Вход на него был закрыт никелированной калиточкой с замком.
Подпись открыла своим ключом замок, и эскалатор вознёс её на второй этаж.
Не торопясь прошествовала Подпись по коридору, высокомерно отвечая на поклоны всех встречных, идущих навстречу, и поперечных, пересекающих ей путь из двери в дверь.
На дверях красовались таблички: «Замглав», «Помглав», «Главзамглав», «Главпомглав», «Перзамглав», «Предглав»…
И наконец появилась самая большая табличка: «Самглав». Это был кабинет Подписи.
Она вошла в огромный кабинет и села за гигантский стол. Нажала кнопку.
Тут же несколько сотрудников внесли большущий лист деловой бумаги, держа его за углы. Они почтительно положили документ на стол.
Подпись встала на кресло, перебралась с него на лист бумаги и стала важно прохаживаться по нему зигзагами, прочитывая строку за строкой.
Затем, недовольно хмыкнув, она взяла пузырёк с чернилами и щедро плеснула их в серебряную штемпельную коробку.
Р-раз! — и Подпись легла внутрь коробки, захлопнув за собой крышку.
Два! — коробка поворочалась.
Три! — разбухшая от чернил Подпись с трудом вылезла из коробки и с размаху гулко ударила по бумаге, оставив грозный оттиск кулака. Полетели брызги, донеслось эхо грома!
Сотрудники всё так же почтительно унесли лист.
Подпись устало опустилась в кресло. Она никак не могла отдышаться.
Но, как известно, «покой нам только снится». Ещё несколько раз приносили деловые бумаги и уносили с запрещающим оттиском кулака.
И вот в очередной раз Подпись, неимоверно разгневавшись, хватила по бумаге, с такой силой, что совершенно изменилась сама, превратившись в какой-то запутанный клубок из прыгающих букв.
Из клубка торчал кончик росчерка, и Подпись со стоном и писком дёргала им, как щенок прищемлённым хвостом.
Забегали сотрудники. Затрещали телефоны!
С волчьим
Проворные санитары унесли Подпись на носилках.
В операционной было страшно. Аппараты дыхания и кровообращения, огоньки хитрых приборов, хирургические инструменты, врачи в стерильных масках!
Долго колдовали медики над Подписью, придирчиво сличая клубок букв и линий с последним фотоснимком важной персоны, и старались вернуть ей первоначальный вид.
Её просвечивали рентгеном, подключали к сложной аппаратуре, накачивали кислородом, ставили капельницы, резали, сшивали, засовывали в барокамеру. Пытались и растянуть Подпись, как резиновую, но она упрямо принимала форму клубка, в котором по-прежнему мельтешили испуганные буквы.
Положение безвыходное. Теперь годились любые, даже самые невероятные, рискованные средства. Терять было нечего!
Кто-то из физиотерапевтов срочно вызвал боксёра-тяжеловеса. Вдруг Подпись устрашится двух его грозных кулаков и сама машинально сожмётся в кулак?..
Бесполезно. Боксёр навешивал ей полновесные удары, слева и справа. Но Подпись никак не могла собраться с силами. Она лишь подпрыгивала, словно мячик, на операционном столе и о чём-то невнятно вопила, что знающий логопед перевёл как: «Наших бьют!»
Осталось последнее средство. Седой главный врач, почётный академик всех медицинских академий, в прошлом простой молотобоец, размахнулся здоровенной кувалдой и так ахнул по клубку неизлечимой Подписи, что враз рассыпался операционный стол и где-то внизу, на первом этаже, упал куривший возле урны санитар. А клубок Подписи, вновь подпрыгнув, вдруг вылетел в открытую форточку.
Он плыл над полями, садами, рощами. Его обрызгал летний дождь и побил случайный град. Он и в лужу плюхался, и по булыжной дороге катился. Какой-то задорный телёнок боднул его прорезавшимися рожками. А беззаботный мальчишка послал загадочный клубок пинком вдаль.
Подпись приземлилась на просторном лугу. Она вновь стала той же самой, прежней. Такие полёты и потрясения не проходят бесследно!
Но теперь Подпись была какая-то чумазая, в пыли, а на боку прилепилась травинка.
Жарко светило солнце. Подпись, не задумываясь, сорвала шляпку гриба и нахлобучила на себя.
Она шла и озиралась по сторонам. Здесь всё было ново для неё и в то же время веяло чем-то давно забытым.
Подпись остановилась возле ромашки и невольно стала обрывать её лепестки, бормоча: «Любит, не любит…»
Она вдруг вспомнила, что есть на свете цветы, привольный луг, лес вдали и солнце в небе. И тем не менее всё вокруг — так она видела — было серым, блёклым и черно-белым.
В первый миг ей, конечно, захотелось поставить на чём-нибудь — ну, хотя бы на ромашке — грозный оттиск своего кулака. Но последний лепесток взмыл вверх с обидной надписью: «Не любит!» Прямо так на нём и было написано от руки, а не отпечатано на машинке. Даже странно!..