Хитрая затея
Шрифт:
Так, а вот такого поворота я не ждал. Царь, стало быть, знает об увлечении младшего брата. А раз знает, значит, и не возражает. Нет, царевич прав — я должен услышать всё первым, а что придётся держать это при себе, не так и страшно, если подумать. Уж как успокоить своих, я соображу, тем более если чуть позже им всё расскажет сам царь.
— Хорошо, Леонид, — сказал я. — Даю слово, что буду молчать, пока государь не расскажет всё моим родителям.
…Честно говоря, даже не представлял себе, насколько сложное это дело — приискать невесту царевичу. Во-первых, сама невеста должна соответствовать очень высоким требованиям как по телесному своему здоровью, так и по безупречности своего и своих родичей доброго имени. Во-вторых,
Вообще, хотя родство с царём каких-то решающих преимуществ и не даёт, но пустым делом уж точно не является, так что желающих хватает, и грызутся они меж собой за возможность предложить царевичам своих дочерей отчаянно. Вот и вокруг Леонида разгорелась чуть ли не война — отчаянно схлестнулись Путяшевы и Шуваловы, да ещё Миловановы, кое-как оправившись после прошлогоднего провала на выборах старосты Боярской Думы, принялись вовсю интриговать, пытаясь очернить в глазах царя и тех, и других. Зачем — одному Богу известно, у них-то самих предложить царевичу некого. Впрочем, Шуваловы с Путяшевыми и сами хороши — Леонид уверял меня, что поднятая в газетах шумиха вокруг ненадлежащего качества стекла завода Шуваловых совершенно точно подстроена Путяшевыми, а слух о связи Ильи Путяшева с французской танцовщицей мадемуазель Шармантье пустили по Москве именно Шуваловы.
У царя такое перебрасывание нечистотами вызвало вполне естественное желание послать и Путяшевых, и Шуваловых подальше, но сделать это он захотел так, чтобы лишний раз ни тех, ни других не чернить и вообще никак их не обидеть — и так, мол, обиженные.
— Знаешь, Алексей, мне просто повезло с этой их склокой, — довольно усмехнулся Леонид. — Под такое дело брат мне дозволил самому выбрать невесту, при том лишь условии, что ни Натальей Шуваловой, ни Еленой Путяшевой она не будет. Да мне после такого они обе и даром не нужны. Вот я и выбрал…
— …И вместо того, чтобы честь по чести заслать сватов, пришёл сам, да ещё вёл себя так, будто с нами всё уже сговорено, — закончил я за царевича, и наверняка не так, как это сделал бы он сам.
— Уж прости, Алексей, — развёл Леонид руками, — но исключительно по слову брата. Он теперь Шуваловым и Путяшевым скажет, что младший, дескать, совсем с Татьяной Левской голову потерял, ведёт себя неподобающе, и единственный теперь способ соблюсти приличия и спасти доброе имя непутёвого братца и боярышни Левской — взять, да и поженить их.
Нет, быть подданным такого умнейшего государя, как наш Фёдор Васильевич, конечно, хорошо, но эту изящную комбинацию он разыграл, что называется, на грани. Хотя… А чем, собственно, нам оно грозит? Да ничем! Слухи как поползут, так и заткнутся, едва будет объявлено о помолвке Леонида и Татьянки, интриговать тут против нас, раз уж мы «у царя в милости», дураков не найдётся, а родителей и дядю я успокою. Ох, умён, умён у нас царь! Впрочем, один вопрос ещё в прояснении нуждался.
— Когда? — прямо спросил я Леонида.
— Летом, — столь же прямо ответил он. — После Пасхи Константина женят, вот сразу затем брат и моей свадьбой озаботится.
— И до лета мои так и не узнают, в чём дело?! — возмутился я.
— Летом брат сватов зашлёт, а сговорится с твоими раньше, — успокоил меня Леонид. — И, думаю, скоро уже.
Что ж, так оно будет лучше. Скорее бы, однако.
Нас-то он покинул, а вот в дом моих родителей заглядывал на Святках ещё дважды, но я всё же успел появиться там раньше и заверить отца, матушку и братьев, что объяснения от царевича получил, что меня они устроили и беспокоиться не о чем, что огласить суть тех объяснений не могу, потому как связан словом, но уже скоро последуют объяснения и для них. Уж не знаю, правильно меня поняли или как, но главное — мне поверили. С самой Татьянкой я говорить не стал — ей матушка с Анной втолкуют.
Но что-то уж больно всё удачно стало складываться. Тут и без предвидения казалось, что всё это неспроста, и что у царя на меня есть какие-то свои виды, простирающиеся намного дальше моего будущего копания в делах приказного советника Ташлина, да и предвидение настойчиво подтверждало, что так оно и есть. Но вот понять, или даже просто с относительно высокой вероятностью предположить, что за виды государь на меня имеет, никак не выходило.
А за три дня до Крещения позвонил Крамниц, рассказал, что пришло письмо от архимандрита Власия с указанием места, где лежит тело Ташлиной, и спросил, не хочу ли я присоединиться к выезду на то самое место. Такого желания у меня, естественно, не наблюдалось, но начинать совместную с Иваном Адамовичем работу с того, чтобы так вот напоказ выставить себя выше него, я не посчитал возможным, и следующим утром вышел из дома ещё затемно, поймал извозчика и отправился в Знаменскую губную управу.
Глава 12. О делах скорбных
В карете с обогревателем мы сидели вчетвером — я, Крамниц, губной прозектор Белов и иеромонах Диомид. Вот интересно, так ли уж мало в Иосифо-Волоцком монастыре братии, что второй раз подряд оттуда присылают инока, с которым я уже знаком? По делу Ломского, помнится, это был иеромонах Роман, теперь вот отец Диомид, что тоже когда-то участвовал в поимке и разоблачении моих несостоявшихся убийц. [1] Подумав, пришёл к выводу, что так, видимо, у них в обители принято, и нашёл это вполне разумным.
Был ли отец Диомид рад меня видеть снова, сказать трудно, чувствами своими владеть монахи умеют, причём умение это применяют по большей части, чтобы те чувства скрывать, но мы с ним друг друга узнали, и на правах старого знакомого я поинтересовался, как там доктор Ломский, которого приговорили к вечному тюремному заключению и отправили отбывать оное как раз в монастырскую тюрьму Иосифо-Волоцкой обители. [2] По словам отца Диомида, сидел Ломский тихо, а монахи вместе с Палатой тайных дел старательно искали всех причастных к запрещённым магическим практикам, что применял доктор. Ну да, кто-то же его этим практикам научил…