Хитрая затея
Шрифт:
— Да я тебе их оставлю, это именно для тебя список, — успокоил меня царевич.
Оно, конечно, хорошо, но мне нужно было хотя бы представлять себе содержание доклада для дальнейшего разговора, поэтому я всё же его просмотрел, отложив вдумчивое чтение на потом.
Да, печально, конечно, видеть свидетельство, мягко говоря, вольного отношения к казённым деньгам, зато слегка согревало душу сознание своей правоты. Из девятнадцати человек, неоднократно получавших от Палаты государева двора деньги за предметы старины, трое состояли в той или степени родства с Ташлиным, Серовым и Варчевским, ещё у одиннадцати связи с названными лицами обнаружились в виде совместной учёбы, службы или просто приятельских отношений. Остальные, надо полагать, либо были привлечены их знакомыми из числа родственников, однокашников, бывших сослуживцев и приятелей чиновников, либо им просто повезло неоднократно предложить Палате древности, заинтересовавшие её посланцев.
— И что государь? — спросил я, потому как всё прочее зависело сейчас именно от того, что думает по этому поводу царь.
— Велел пока что оставить всё как есть, — сказал царевич. — Сказал, тебе в Палату тоже не ходить, а с губными по убийству Ташлиной продолжать. Он на днях сам тебе всё скажет. Но доволен, сам понимаешь, не был, — тут Леонид не особо весело усмехнулся.
Понятно, будешь тут доволен, когда у тебя воруют. А мне, значит, надо ждать вызова в Кремль, и уже скоро…
…Закончив обучение тульских артефакторов, я договорился с генералом Тренковым, что проверку разряда одарённости они пройдут через седмицу-другую, чтобы успели хотя бы немного привыкнуть применять в работе полученные у меня знания и навыки, после чего мы с Варей засобирались в дорогу. Варварушке, кстати, обучение у меня уж точно пошло на пользу — выполняя в течение неполного месяца упражнения, которым я её научил, и ограничив себя в пирожных, любимая супруга вернула себе способность носить розовое и бирюзовое платья. К причинам столь быстрого успеха, на мой взгляд, стоило отнести не только усердие, с которым Варя взялась за дело, но и хорошую породу Бельских, как и довольно юный возраст. На достигнутом, однако, Варенька не успокоилась, и продолжила упражнения после возвращения в Москву. А что, меня такое вполне устраивало, и я принялся думать, как бы ей в этом деле помочь. Тут у нас, надо сказать, с гимнастическими снарядами не густо, а те немногие, что имеются, более рассчитаны на мальчиков и юношей, а не на молодых барышень. Есть гантели привычного мне облика, есть гири, тоже такие же, как в прошлой моей жизни, есть турники и брусья, скакалка есть, да вот, собственно, и всё. А ведь в любых упражнениях важно не превращать их в однообразную рутину, которая рано или поздно может наскучить, да и для тела полезнее периодически менять виды нагрузок и движений. В общем, нашлось у меня над чем призадуматься. Мыслям этим, понятное дело, приходилось предаваться урывками, потому как ни моя диссертация, ни розыск по убийству Ташлиной никуда не делись. Начал я заново входить в привычную жизнь всё-таки с дела Ташлиной — день отдал на домашние дела, другой на общение с царевичем, а на третий отправился в Знаменскую губную управу.
Я, разумеется, и помыслить не мог, что за неполные два месяца моего отсутствия Крамниц сидел без дела, однако же когда он начал излагать свои успехи, мне они поначалу показались слишком уж скромными. Ну, установил он, что Ташлин и баронесса фон Альштетт продолжили свои встречи, теперь уже и дома у Ташлина, и даже однажды вместе показались на людях, ну и что? Положенный траур Ташлин выдержал, приличия с его стороны соблюдены, а к поведению вдов и вдовцов тут требования не столь жёсткие, как к молодым людям, в браке ещё не состоящим. Но дальше Иван Адамович начал говорить такое, что мнение о скромности его достижений мне пришлось поменять.
Пока я учил тульских артефакторов, умер отставной полковник Фильцев, отец Ташлиной, и было оглашено его завещание, согласно которому сын Ташлиных Павел Евгеньевич, наследовал за дедом по матери пять тысяч рублей, причём управлять и распоряжаться наследством завещатель доверил своей дочери и его матери. Теперь же, по её смерти, это право переходило к её мужу, то есть Ташлин получил от гибели супруги выгоду, пусть и не прямую, но тоже вполне ощутимую. Более того, Крамниц допросил поручика Фильцева и тот показал, что о завещании том Ташлин знал — тесть прямо его об этом известил. По словам поручика, отец не особо любил зятя и сообщил ему о таком завещании, чтобы выразить своё недовольство. Ташлин, которого Крамниц тоже допросил по открывшемуся поводу, признал, что о самом завещании тестя ему было известно, но утверждал, что завещанную сумму тесть ему не называл. В любом случае, это говорило о вполне возможной заинтересованности Ташлина в смерти жены.
— И знаете, Алексей Филиппович, — Крамниц как-то не очень добро усмехнулся, — подумалось мне, что слишком много у Ташлина и баронессы общего…
— И допросили её? — попытался я продолжить, но, как тут же и выяснилось, ошибся.
— Не понадобилось, — усмешка пристава на сей раз показалась мне откровенно злобной. — Я затребовал список завещания барона фон Альштетта, да вот сами и посмотрите.
Бумагу, поданную мне приставом, я просмотрел быстро и, кажется,
— Я, Алексей Филиппович, ещё и в Ярославль съездил, — Крамниц продолжал вываливать на меня новости, — с сыном Чернова побеседовал. И знаете что? О Ташлине я его не спрашивал, так Матвей Феофанович сам о нём разговор завёл!
— И что сказал? — заинтересовался я.
— Сказал, что папенька того Ташлина ругал матерно, проклятия страшные на его голову призывал да грозился всем в городе рассказать, что жулик Ташлин и прохиндей, а потому дел с ним иметь нельзя. Случилась там тёмная история…
История и впрямь смотрелась непонятно и некрасиво. Епархиальное правление провело ревизию в своём архиве, обнаружило там изрядное количество рукописей, к церковным делам отношения не имеющих, да и решило часть из них продать всем желающим. Чернов присмотрел себе какой-то старинный пергамент, но запросили за него столько, сколько у него с собой не было, а принять оплату чеком под каким-то неизвестным сыну Чернова предлогом епархиальные служители отказались. Но пока Феофан Данилович ходил домой за деньгами, рукопись купил Ташлин. Самое же тут интересное заключалось в том, что Чернов утверждал, будто доподлинно узнал, что Ташлину ту рукопись продали за деньги, намного меньшие, нежели запросили с него. Так ли оно было на самом деле и что это вообще была за рукопись, Крамниц установить не смог.
— Представьте себе, Алексей Филиппович, они там даже опись проданных бумаг не составили! — возмущался он. Да уж, понять его было можно. — Со слов Чернова-младшего, отец его считал, что названная ему цена, пусть и смотрелась немалой, на самом деле гораздо меньше действительной стоимости рукописи, почему и пошёл за деньгами. А тут Ташлин! Вот, надо думать, и решил купчина восстановить справедливость в его понимании, и рукопись ту у Ташлина выкрасть. А нарвался на Данилевича…
— Я потом с другими ярославскими собирателями поговорил, — продолжил пристав после приличествующей моменту паузы, — почти все они сказали, что отличался Феофан Данилович чутьём на действительно ценные древности, и ежели он посчитал ту рукопись ценною, то наверняка так оно и было. В общем, Алексей Филиппович, нужен обыск у Ташлина, просто необходим!
— На днях я с государем встречаться буду, — сказал я Крамницу. — Вашу историю тоже изложу. Но пока, Иван Адамович, придётся подождать.
Тут и Крамницу нечего было возразить, и мне нечем продолжить, а потому мы договорились подождать моей встречи с царём, на том я и откланялся.
Итак, наличие у Ташлина некоей ценной старинной рукописи можно было считать доказанным. Как и то, что именно её пытался украсть несчастный Чернов. И если мы с Крамницем не ошибались относительно желания Ташлиной и Данилевича обокрасть приказного советника, речь могла идти в том числе и о той же рукописи. Насколько я понимал, цели тут у Чернова и Ташлиной с любовником были разными — если купцу-собирателю та рукопись была нужна как украшение его собрания древностей, то неверную супругу и её сообщника скорее всего интересовали деньги, за которые оную рукопись можно продать. Вопрос: а кому продать? Кто мог бы её купить? Как мне представлялось, это должен быть некий частный собиратель и не абы какой, а отвечающий аж трём требованиям: он должен очень хорошо разбираться в старинных рукописях, чтобы понимать, что именно ему предлагают и сколько это стоит; он должен быть достаточно богатым, чтобы эту стоимость уплатить; и главное, он должен быть настолько одержимым собирательством, чтобы не задаваться вопросом, откуда вообще взялась рукопись у людей, в собирательской среде никому не известных. Как я понимал, продавцом тут выступал бы Данилевич, потому как фамилия Ташлиной могла бы навести покупателя на ненужные для продавцов вопросы. И, конечно же, отдельно стоял вопрос о том, удалось ли вообще Ташлиной с Данилевичем не то что продать рукопись, а и просто украсть её.
Скорее всего, не удалось. То есть украсть-то они её почти наверняка украли, но со столь же высокой степенью вероятности она была при себе либо у Данилевича, когда его застрелили, либо у Ташлиной, когда её отравили. А это, кстати, очень даже неплохой мотив для Ташлина. Куда более логичный, чем просто стремление наказать неверную жену и её любовника. Ещё бы разобраться, какое к тому отношение имеет баронесса фон Альштетт, и было бы совсем хорошо, но у баронессы, черти бы её взяли, алиби…
Кстати, если мои предположения верны, и женщина, сидевшая в карете, что увезла Ташлину (а с нею, надо полагать, и Данилевича) в последний путь, была сообщницей Ташлина, как и её «ряженый» кучер, встаёт вопрос, во сколько Ташлину обошлись их услуги. Как я понимаю, дёшево такие умельцы не взяли бы, и потому я снова вернулся к той самой ценной рукописи — сколько же она должна стоить, раз ради неё Ташлин пошёл на такие расходы?