Хижина на холме
Шрифт:
— Да, Ник, лучше было бы не вспоминать об этом; но ты сам видишь, в каком я положении: за палисадами неприятель, мои люди бегут от меня, все это тяготит меня, и, наконец, я встречаю на своем дворе постороннего человека и не знаю, как он пробрался сюда. Возьми себе этот доллар даром.
Ник не обратил внимания на монету, и капитан вынужден был спрятать ее обратно в карман.
— Скажи мне, как ты сюда пробрался и что привело тебя?
— Капитан может спрашивать обо всем этом, но пусть не трогает старых ран. Как я прошел? Где часовой, чтобы мог остановить индейца? Часовой только один у ворот. Десять, двенадцать, три места еще есть. Через палисад можно перелезть. Солдата не было у ворот, когда Ник прошел. Раньше капитан был друг Ника; вместе шли по тропе войны, оба сражались против французов. Скажите, кто подполз к крепости с пушками? Кто открыл ворота бледнолицым? Великий тускарор сделал это.
— Все это верно, Вайандоте. (Это было одно из самых славных имен Ника, и улыбка удовлетворения появилась на губах тускарора, когда он вновь услышал это имя, наводившее в прежнее время такой ужас на его неприятелей.) Все это верно. Тогда ты показал себя храбрым, как лев, и хитрым, как лисица. Этот подвиг прославил тебя.
— Тогда у Ника не было рубцов! — вскрикнул индеец, и голос его зазвучал так, что мистрис Вилугби задрожала.
— Скажи мне, зачем ты пришел к нам и откуда? Несколько минут он не отвечал. Потом лицо его приняло ласковое выражение.
— Добрая женщина, — сказал он с улыбкой, протягивая руку мистрис Вилугби, — имеет сына, любит его, как грудного ребенка. Ник пришел от него.
— От моего сына, Вайандоте! — воскликнула мать. — Что ты принес мне от него?
— Принес письмо.
Женщины радостно вскрикнули, и все трое невольно протянули руки. Ник вынул письмо из складок платья и передал его матери, мистрис Вилугби. Письмо было короткое и написано карандашом на листке, вырванном из какой-то книги. Вот что содержалось в нем.
«Рассчитывайте только на стены и ружья. Среди индейцев несколько переодетых белых. Кажется, они узнали меня; они хотят заставить вас сдаться; но вы не сдавайтесь и запритесь крепче. Если Ник верен, он вам обо всем расскажет, если нет, он покажет это письмо индейцам, раньше чем передаст вам. Внутренние ворота и дом защищайте лучше, чем палисады. За меня не бойтесь, моя жизнь вне опасности».
Все по очереди прочитали письмо. Мод последняя получила его и отвернулась, чтобы скрыть слезы, которые капали у нее из глаз на бумагу; прочитав письмо, она спрятала его к себе на грудь.
— Он пишет, что ты расскажешь нам обо всем, — сказал капитан. — Я надеюсь, что ты будешь говорить только правду. Ложь недостойна воина. Это письмо никто не читал, кроме нас?
— Вы все-таки не доверяете Нику? Нет, никто не читал.
— Где ты оставил моего сына и когда? Где теперь краснокожие?
— Бледнолицые всегда торопятся. Задают десять, один, четыре вопроса сразу. Внизу у мельницы, полчаса тому назад.
— Я понимаю тебя; ты хочешь сказать, что майор Вилугби был на мельнице, когда ты пошел оттуда, и что это было не более получаса тому назад.
Тускарор утвердительно кивнул головой и потом посмотрел на бледные лица женщин таким пронизывающим взором, что у капитана опять появилось подозрение, и следующие вопросы он начал задавать индейцу таким суровым тоном, какого никто не слышал от него с самого переезда на бобровый пруд.
— Ты меня знаешь, Ник, и потому не доводи до гнева.
— Что вы этим хотите сказать, капитан? — спокойно спросил индеец.
— То, что кнут, который мне служил в той крепости, находится теперь в этой.
Тускарор гневно посмотрел на капитана.
— Зачем говорить теперь о кнуте? Даже начальник янки прячет кнут, когда видит неприятеля. Капитан никогда не бил Вайандоте.
— Значит, ты забыл.
— Никто не бил Вайандоте, — с настойчивостью вскрикнул индеец. — Никто — ни бледнолицый, ни краснокожий! Били Ника, Соси Ника, пьяницу Ника, но Вайандоте никогда!
— Теперь я тебя понимаю, тускарор, и очень доволен, что вижу у себя воина, а не несчастного Ника. Выпей стакан рому в память наших прежних битв.
— Вайандоте он не нужен. Ник просил милостыню из-за рома, говорил, смеялся, кричал из-за рома. Вайандоте не знает рома.
— Это хорошо. Я очень рад, великий воин, что вижу тебя таким. Вайандоте горд, и я уверен, что услышу от него только правду. Скажи же мне, что ты знаешь об индейцах, что у мельницы? Зачем пришли они сюда? Как ты встретился с сыном и куда хотят пойти отсюда индейцы?
— Вайандоте не газета, чтобы говорить все сразу. Пусть капитан говорит, как вождь вождю.
— Много ли белых среди индейцев?
— Положите их всех в реку, вода скажет правду.
— Ты полагаешь, что их много, раскрашенных под индейцев?
— Разве краснокожие ходят толпой, как стадо животных? Это видно по их следам.
— Ты шел за ними, Вайандоте, чтобы в этом удостовериться?
Тускарор сделал утвердительный жест.
— За мохоками, присоединился к ним на мельнице. Тускарор не любит много ходить с мохоками.
— Значит, краснокожих там немного?
Ник шесть раз поднял руку и показал еще два пальца.
— Выходит тридцать два. Ник.
— Это мохоков, также онеидов четыре и онондаго один.
— Всего тридцать семь. А белых сколько? Индеец поднял две руки четыре раза, потом показал еще семь пальцев.
— Сорок семь. Значит, всех бледнолицых и краснокожих восемьдесят. Я думал их больше, Вайандоте.
— Ни больше ни меньше. Есть еще несколько старух среди бледнолицых.
— Старух? Ты ошибаешься. Ник, я видел только мужчин.
— У них есть бороды, но они точно старухи. Говорят, говорят, а ничего не делают. Индейцы таких зовут старухами. Жалкие воины! Капитан их побьет, если сражается так же, как в старое время.