Хлеб и воля
Шрифт:
Но если сам народ возьмется, сгруппировавшись по улицам, по кварталам, по округам, за переселение обитателей трущоб в слишком просторные квартиры богатых людей, мелкие неудобства или незначительные неравенства будут приниматься очень легко. К хорошим инстинктам масс обращались очень редко. Это случалось, впрочем, иногда во время революций — когда нужно было спасать тонущий корабль, — и никогда еще этот призыв не оставался тщетным: рабочий всегда отзывался на него с самоотвержением.
То же произойдет и в будущей революции.
Несмотря на все это, будут, однако, по всей вероятности, и некоторые проявления несправедливости, и избежать их невозможно. В нашем обществе есть такие люди, которых никакое великое событие не может вывести из эгоистической колеи. Но вопрос не в том, будут ли случаи несправедливости или нет: вопрос
И вот на этот вопрос вся история, весь опыт человечества точно так же, как и вся психология обществ, отвечают, что наилучшее средство — это поручить дело самим заинтересованным лицам. Только они могут принять во внимание и устроить тысячи различных подробностей, неизбежно ускользающих от какой бы то ни было бюрократической регламентации. Все мы знаем, как сельские общины делят землю между тяглами. Несправедливости бывают, но что было бы, если бы этот дележ предоставлен был чиновникам? — Он просто стал бы невозможен.
К тому же речь идет вовсе не о том, чтобы квартиры были распределены совершенно поровну. Но те мелкие Неудобства, которые еще придется терпеть некоторым семьям, будут легко устранимы в обществе, где происходит экспроприация.
Раз только каменщики, каменотесы и другие рабочие строительного дела будут знать, что их существование обеспечено, они с удовольствием согласятся приняться за привычную для них работу.
Они переделают большие квартиры, для которых требовалась целая армия прислуги, и в несколько месяцев воздвигнут дома гораздо более здоровые, чем те, которые существуют теперь. Тем же, которые устроятся не вполне удобно, анархическая община сможет сказать: <Потерпите, товарищи! Здоровые, удобные, красивые дворцы, превосходящие все, что строили когда–нибудь капиталисты, будут скоро воздвигнуты на земле нашего свободного города. Они будут в распоряжении тех, кто в них наиболее нуждается. Анархическая община строит не с целью получать доходы; здания, которые она воздвигает для своих граждан, составляют продукт коллективного духа, они послужат образцом всему человечеству, и они будут принадлежать вам!> Если восставший народ экспроприирует дома и провозгласит принцип дарового жилища, общую собственность на жилые помещения и право каждой семьи на здоровую квартиру, это будет значить, что революция приняла с самого начала коммунистический характер и вступила на такой путь, с которого ее свести будет нелегко. Частной собственности будет нанесен навсегда смертельный удар.
Экспроприация домов заключает, таким образом, в зародыше всю социальную революцию. От того, как она произойдет, будет зависеть дальнейший характер событий. Или мы откроем широкий путь анархическому коммунизму, или мы застрянем еще на полвека в государственном индивидуализме.
Легко предвидеть многочисленные возражения, которые нам станут делать, — одни теоретического характера, другие — чисто практические.
Так как все эти возражения будут клониться к поддержанию во что бы то ни стало несправедливого порядка вещей, то нам, конечно, будут возражать во имя справедливости. — <Не возмутительно ли, — скажут нам, — что парижане захватят все хорошие дома, а крестьянам предоставят одни лачуги?> Но не будем смущаться этим: эти ярые сторонники <крайней> справедливости забывают, благодаря особенному, свойственному им способу рассуждения, о той вопиющей несправедливости, защитниками которой они являются. Они забывают, что и в самом Париже рабочий со своей семьей задыхается в трущобе, из окна которой ему виден дворец богача. Они забывают, что в слишком густонаселенных кварталах целые поколения гибнут от недостатка воздуха и солнца и что устранение этой несправедливости должно быть первою обязанностью Революции.
Но не будем останавливаться на этих не бескорыстных возражениях. Мы знаем, что то неравенство, которое еще будет продолжать существовать между Парижем и деревней, — неравенство такого рода, что с каждым днем оно будет уменьшаться. Как только крестьянин перестанет быть вьючным животным фермера, фабриканта, ростовщика и государства, деревня точно так же не замедлит устроить себе более здоровые помещения, чем существующие теперь. Неужели же для избежания временной и поправимой несправедливости мы удержим несправедливость целых веков?
Не более сильны и так называемые практические возражения.
<Вот, например, — говорят нам, — какой–нибудь бедняк, которому удалось ценою ряда лишений приобрести дом, достаточно просторный для него и для его семьи. Он вполне счастлив в нем; неужели же вы выгоните его на улицу?> <Конечно, нет! Если его дома хватает только для помещения его семьи, пусть себе и живет в нем на здоровье; пусть копается в своем садике! В случае надобности наши же молодцы помогут ему. Но если в его доме есть квартира, которую он сдает какому–нибудь жильцу, то народ скажет этому жильцу: <Вы знаете, товарищ, что вы больше ничего не должны вашему старику? Живите в своей квартире и не платите больше ничего: теперь нечего бояться, что полиция вышвырнет вас на улицу; теперь — социальная революция!>>.
И если хозяин дома занимает один двадцать комнат, а в том же квартале есть мать с пятью детьми, живущая в одной комнате, то народ пойдет и посмотрит, не найдется ли среди этих двадцати комнат несколько таких, из которых после некоторых переделок могла бы выйти порядочная квартирка для этой матери. Разве это не будет справедливее, чем оставить ее в трущобе, а откормленного богача — в его дворце? Этот последний скоро, впрочем, привыкнет к своему новому положению, а его жена будет даже очень рада избавиться от половины своей квартиры, когда у нее больше не будет служанок.
<Но ведь это будет полный хаос! — закричат защитники порядка. — Это значит переезды без конца! Уж лучше прямо выгнать всех на улицу и затем брать квартиру по жребию!> - Мы уверены, однако, что если в это дело не вмешается никакое правительство, а все будет предоставлено группам, свободно образовавшимся с этой целью, то число переездов с квартиры на квартиру будет меньше, чем число людей, которые теперь переезжают в течение одного года вследствие жадности домовладельцев.
Во–первых, во всех больших городах есть столько свободных квартир, что их, может быть, хватило бы для помещения всех обитателей трущоб. Что касается дворцов и роскошных квартир, то многие рабочие семьи даже вовсе не захотят их, потому что ими можно пользоваться только тогда, когда для их уборки существует многочисленная прислуга. Их обладателям скоро пришлось бы поэтому искать себе менее роскошных помещений, в которых банкирши сами могли бы готовить себе кушанье. Мало–помалу, таким образом, население разместится в существующих квартирах совершенно мирно и по возможности без лишних неприятностей, причем не будет никакой надобности переселять банкира под конвоем на чердак, а обитателя чердака — во дворец банкира. Разве крестьянские общины не распределяют свои поля с таким незначительным беспокойством для владетелей отдельных делянок, что остается только удивляться здравому смыслу и разумности употребляемых для этого приемов?
Русская община, как это доказывают целые тома исследований, производит меньше перемещений с одного участка земли на другой, чем частная собственность с ее судебными разбирательствами.
Отчего же жители большого города должны непременно оказаться глупее или неспособнее к организации, чем русские или индийские крестьяне?
Всякая революция, впрочем, неизбежно предполагает некоторое нарушение хода ежедневной жизни, и если кто–нибудь надеется пережить крупный общественный кризис, ни разу не нарушив своего обеда, то ему, конечно, грозит разочарование. Форму правления можно изменить так, чтобы буржуа ни разу не пропустил час своего обеда, но так не исправишь векового преступления общества по отношению к его кормильцам.
Что известное беспокойство будет, это несомненно; нужно только, чтобы оно не было напрасным и чтобы оно было доведено до возможного минимума. И опять–таки–напомним об этом еще раз — для того чтобы сумма неудобств оказалась наименьшей> нужно обратиться не ко всяким канцеляриям, а к самим заинтересованным лицам.
Когда народу приходится подавать голоса за всяких пройдох, добивающихся чести быть его представителями и претендующих на то, что они все знают, все сделают и все устроят, он, конечно, делает ошибку за ошибкою. Но когда ему приходится организовать то, что он знает и что его непосредственно касается, он исполняет это лучше всяких чиновников. Разве мы не видели этого во время Парижской Коммуны или во время недавней лондонской стачки в доках? И не видим ли мы того же самого ежедневно в каждой крестьянской общине?