Хлеб и воля
Шрифт:
Здесь происходит то же самое, что и в деле поддержания в обществе известного нравственного уровня. Обыкновенно думают, что он поддерживается благодаря судьям и полиции, тогда как в действительности он существует, несмотря на их присутствие. <Чем больше законов, тем больше преступлений>, — говорили люди еще задолго до нас.
И такой прием практикуется не только в промышленных учреждениях, но повсюду и постоянно, и в таких широких размерах, что только одни книгоеды могут выражать сомнения на этот счет. Когда какая–нибудь железнодорожная компания, входящая в союз нескольких компаний, нарушает свои обязательства, когда она опаздывает со своими поездами и допускает, чтобы товары залеживались на станциях, — остальные компании грозят порвать с нею контракт, и этой угрозы почти всегда бывает достаточно. Обыкновенно думают — или, по крайней мере, говорят, — что если в торговых делах
Почему же то, что делается в настоящее время между товарищами по работе, между купцами и между железнодорожными компаниями, оказалось бы невозможным в обществе, основанном на добровольном труде?
Коммунистическая община смело могла бы поставить своим членам хотя бы следующее условие:
<Мы готовы обеспечить вам пользование нашими домами, магазинами, улицами, средствами передвижения, школами, музеями и т. д. с условием, чтобы от двадцати до сорока пяти или пятидесяти лет вы посвящали четыре или пять часов в день труду, необходимому для жизни.
Выберите сами, если хотите, те группы, к которым вы желали бы присоединиться, или составьте какую–нибудь новую группу, лишь бы только она взяла на себя производство предметов, признанных нами необходимыми. Что же касается остального времени, то соединяйтесь с кем угодно, для каких угодно удовольствий, для каких угодно наслаждений искусством или наукой.
Все, чего мы требуем от вас, это тысячу двести или тысячу пятьсот часов в год работы в одной из групп, производящих пищевые продукты, одежду, жилища или занимающихся общественной гигиеной, средствами передвижения и проч., взамен чего мы обеспечиваем вам пользование всем, что производится или уже произведено этими группами. Но если, по каким бы то ни было причинам, ни одна из тысяч групп нашей общины не захочет вас принять, если вы совершенно неспособны ни к какому полезному труду или же отказываетесь от него, — тогда вам остается только жить особняком или так, как живут у нас больные, т. е. на счет общины. Если мы окажемся настолько богатыми, чтобы дать вам все необходимое, то мы с удовольствием сделаем это: вы — человек и имеете право на существование. Но раз вы сами ставите себя в исключительное положение и выходите из рядов своих сограждан, то это, по всей вероятности, отзовется и на ваших отношениях с ними. На вас будут смотреть, как на пришельца из другого мира — из буржуазного общества; разве только какие–нибудь друзья, которые признают вас гением, поспешат снять с вас всякое нравственное обязательство, взяв на себя исполнение вашей доли необходимого для жизни труда.
Если, наконец, вам все это не нравится, ищите себе где–нибудь в другом месте иных условий жизни или найдите себе товарищей и создайте новую общину, основанную на новых началах. Что же касается до нас, то мы предпочитаем наши>.
Вот как могло бы поступить коммунистическое общество, если бы число тунеядцев сделалось в нем так велико, что от них пришлось бы защищаться.
Но мы сильно сомневаемся, чтобы эта опасность грозила обществу, действительно основанному на полной свободе личности. В самом деле, несмотря на то поощрение лености, которое создается теперь частной собственностью, действительно ленивые люди, если только они не больные, встречаются сравнительно редко.
В рабочей среде очень часто говорится, что буржуа — бездельники; такие действительно бывают, но, в сущности, они являются исключением. Напротив, в каждом промышленном предприятии всегда можно найти одного или нескольких буржуа, которые очень много работают. Правда, что они в большинстве случаев пользуются своим привилегированным положением для того, чтобы взять на себя наименее тяжелую работу, и окружают себя такими благоприятными условиями в отношении питания, хорошего воздуха и т. д., что работа не является для них особенно утомительной. Но ведь это — именно те условия труда, которые мы требуем для всех рабочих без исключения. Правда, что благодаря их привилегированному положению богатые часто занимаются трудом совершенно бесполезным или даже вредным для общества. Императоры, министры, директора департаментов, директора различных фабрик, купцы, банкиры и проч. — все они
В обществе, которое требовало бы от них всего четыре или пять часов в день полезного, приятного и гигиенично обставленного труда, они, теперешние буржуа, несомненно, исполнили бы эти и уже наверно не стали бы работать в таких ужасных условиях, в которых, благодаря им, происходит работа теперь. Если бы Пастеру или Тиндалю довелось провести хотя бы пять часов на теперешней чистке водосточных труб, то они наверное нашли бы способ изменить обстановку этой работы так, чтобы она была нисколько не неприятнее работы в химической или бактериологической лаборатории.
Что же касается лености огромного большинства рабочих, то об этом могут говорить только политико–экономы или филантропы. Поговорите об этом с каким–нибудь умным предпринимателем, — и он вам скажет, что если бы рабочие забрали себе в голову лениться, то оставалось бы только закрыть все фабрики. Никакие строгие меры, никакая система шпионства и штрафов не могли бы помочь делу.
Нужно было видеть, в какой ужас пришли английские промышленники, когда некоторые агитаторы начали проповедовать теорию <go canny>, т. е. — <за плохую плату — плохой труд> работайте себе полегоньку, не утруждайте себя и портите все, что только возможно>. <Это — деморализация рабочего, это–убийство нашей промышленности!> - кричали те самые люди, которые раньше гремели против безнравственности рабочих и дурного качества их труда. Если бы рабочий в самом деле был тем, чем изображают его экономисты, т. е. лентяем, которому нужно постоянно грозить лишением работы, то какой смысл имело бы это самое слово <деморализация>?
Итак, когда говорят о возможности тунеядства, нужно всегда иметь в виду, что речь идет лишь о меньшинстве, о незначительном меньшинстве всего общества.
И, прежде чем заниматься изданием законов для этого меньшинства, не лучше ли выяснить себе самое его приисхождение?
Всякий человек, умеющий наблюдать, очень хорошо знает, что часто ребенок, которого в школе считают ленивым, просто плохо понимает то, что ему плохо объясняют. Очень часто также это зависит от анемии мозга — результата бедности или скверного воспитания. Иной мальчик, ленивый в изучении латыни и греческого языка, работал бы, может быть, как вол, если бы его учили естественным наукам, в особенности при посредстве ручного труда. Иная девочка, считающаяся неспособной к математике, становится самой лучшей ученицей по математике в своем классе, если ей удастся напасть на кого–нибудь, кто сумел схватить и объяснить ей то, что казалось ей непонятным в основах арифметики. Говорю это по опыту. Иной рабочий, небрежный к своему фабричному труду, копает свой садик с самого рассвета до поздних сумерек, когда он может работать на воле, на открытом воздухе.
Кто–то сказал, что пыль — это не что иное, как частицы вещества, попавшие не на свое место. То же определение приложимо в девяти случаях из десяти и к тем людям, которых называют ленивыми. Это — люди, попавшие на такой путь, который не соответствует ни их характеру, ни их способностям.
Читая биографии великих людей, положительно удивляешься, сколько среди них оказывается <лентяев>. Они были <лентяями>, пока не напали на свой настоящий путь, и, наоборот, сделались крайне трудолюбивыми с тех пор. Дарвин, Стефенсон и многие другие принадлежали к числу таких <лентяев>.
Очень часто лентяем является человек, которому противно выделывать всю жизнь какую–нибудь восемнадцатую долю булавки или сотую долю карманных часов, в то время как он чувствует в себе избыток сил, которые хотел бы приложить в иной области. Часто бывает также, что это человек, которого возмущает мысль, что он должен оставаться на всю жизнь прикованным к своему станку и работать для того, чтобы его хозяин мог пользоваться всевозможными удовольствиями, когда он знает, что он нисколько не глупее его и что единственная его вина заключается в том, что он родился на свет на в замке, а в хижине.