Хлеб и воля
Шрифт:
Между делом одного и делом другого не может быть установлено никакого различия. Если мы будем мерить их заслуги по их результатам, то это приведет нас к нелепости, и то же самое получится, если мы станем дробить их заслуги и мерить их часами труда.
Остается только одно: поставить потребности людей выше их дел и признать сначала право на жизнь, а затем и право на довольство за всеми теми, кто принимает какое бы то ни было участие в производстве.
Возьмите какую хотите другую отрасль человеческой деятельности, возьмите всю совокупность жизненных проявлений и скажите — кто из нас имеет право претендовать на большее вознаграждение: врач, который угадал болезнь, или сиделка, которая обеспечила выздоровление своим тщательным уходом? Изобретатель ли первой паровой машины или тот мальчик, которому в один прекрасный день надоело тянуть веревку, служившую прежде для открывания клапана, выпускавшего пар под поршень, и которую он догадался раз привязать известным образом к коромыслу машины, а сам побежал играть с товарищами, не подозревая, что он открыл этим самым необходимую часть всякой современной паровой машины — механический клапан? Изобретатель ли локомотива или тот ньюкастльский рабочий, который подал мысль заменить деревянными шпалами те камни, на которые раньше клали рельсы и которые, вследствие отсутствия в них упругости, заставляли поезда все время сходить с рельсов? Машинист ли на локомотиве или тот человек, который подает сигнал, чтобы остановить поезд, или же стрелочник, открывающий путь?
Кому мы обязаны существованием телеграфного сообщения через Атлантический океан? Тому ли инженеру, который упорно утверждал, что проволочный канат будет передавать депеши, в то время как почти все, самые ученые специалисты по электричеству заявляли, что это невозможно? Тому ли ученому, Мори, который посоветовал заменить толстые канаты тонкими, не толще обыкновенной трости? Или, наконец, тем неизвестно откуда явившимся добровольцам, которые проводили дни и ночи на палубе <Грэт Истерна> [53] и тщательно рассматривали каждый фут каната, вынимая из него гвозди, которые втыкались кем–то (говорят — акционерами морских компаний) в изолирующий слой с целью сделать канат негодным к употреблению?
53
Грет Истерн (первоначально - <Левиафан>), построенный близ Лондона в 1853–1859 гг., был в свое время самым большим кораблем в мире.
А в более широкой области — в области настоящей человеческой жизни, с ее радостями, ее горестями и ее случайностями, — разве каждому из нас не случалось встретиться с человеком, который оказал ему в жизни такую услугу, что самая мысль о денежной ее оценке показалась бы оскорбительной? Иногда эта услуга была не что иное, как слово, сказанное вовремя, иногда же это были месяцы и годы самоотверженной преданности. Неужели же и эти <неоценимые> услуги мы тоже станем расценивать в рабочих чеках?
<Каждому — по его делам!> - говорят они. Но человеческие общества не могли бы просуществовать и двух поколений подряд, если бы каждый не давал иногда другим гораздо больше, чем он надеется получить от них в виде денег или рабочих чеков. Человечеству пришел бы конец, если бы мать не давала свою жизнь для сохранения жизни своих детей, если бы каждый человек не давал хоть иногда не считая, если бы он не давал в особенности именно тогда, когда он не ждет никакого вознаграждения.
И если буржуазное общество гибнет, если мы находимся в настоящую минуту в тупике, из которого не можем выйти иначе, как разрушая топором и огнем учреждения прошлого, то это происходит именно оттого, что мы слишком много считали; оттого, что мы приучили себя давать только с целью получить; оттого, что мы захотели сделать из общества коммерческую компанию, основанную на приходе и расходе.
Коллективисты, впрочем, знают это и сами. Они смутно понимают, что никакое общество не могло бы просуществовать, если бы оно строго провело до конца свое правило <каждому по его делам>; они тоже понимают, что потребности личности — мы не говорим о капризах — не всегда совпадают в ее делами. Так, например, Де Пап пишет:
<Этот чисто индивидуалистический принцип будет, впрочем, смягчаться общественным вмешательством в дело воспитания детей и молодых людей (включая сюда пищу и все их содержание) и в дело общественной организации помощи калекам и больным, пенсий для старых рабочих и т. под.>. [54]
54
О взглядах Де Папа см. подробнее: Коротеева А. Е. Сезар Де Пап и Карл Маркс (1865–1875) // Маркс и некоторые вопросы международного рабочего движения XIX века. М, 1970.
Они понимают, по–видимому, что у сорокалетнего человека, отца троих детей, больше потребностей, чем у двадцатилетнего юноши; что женщина, которая кормит ребенка и проводит около него бессонные ночи, не может делать столько же дел, как человек спокойно выспавшийся. Они понимают, по–видимому, что люди — мужчины или женщины — изнуренные, может быть, на службе обществу, могут оказаться неспособными сделать столько же <дел>, как те, которые получали свои <чеки>, занимая привилегированное положение государственных статистиков.
Поэтому они спешат смягчить свой принцип. <Конечно, — говорят они, — общество возьмется кормить и воспитывать детей, будет помогать старикам и больным! Конечно, потребности послужат в данном случае мерилом издержек, которые возьмет на себя общество, чтобы смягчить свое основное правило <каждому по его делам>.
Одним словом, получается опять–таки благотворительность! Все та же христианская благотворительность, но на этот раз организованная государством. Стоит только усовершенствовать воспитательные дома и организовать страхование от старости и болезни — и основной принцип смягчен! Все та же система: <Сначала ранить, а потом лечить!> Таким образом, начав с отрицания коммунизма и с насмешливого отношения к принципу <каждому по его потребностям>, они, эти великие экономисты, в конце концов замечают, что забыли–таки одну вещь, а именно — потребности производителей. Они спешат их признать. Но только оценивать эти потребности должно государство; государство должно проверять, соразмерны ли они с делами каждого? Подать ли милостыню или нет?
Государство, стало быть, возьмет на себя благотворительность — призрение хромых и слепых нищих, а от этого до английского закона о бедных и до английских рабочих домов, т. е. тюрем для неимущих, — всего один шаг. Ведь и то безжалостное современное общество, против которого мы возмущаемся, тоже оказалось вынужденным смягчить свой индивидуализм; оно тоже должно было сделать некоторые уступки в направлении коммунизма и точно так же в форме благотворительности: оно так же завело воспитательные и <рабочие дома>!
Оно точно так же раздает дешевые обеды — из боязни, как бы голодные не разграбили его лавок. Оно так ж> устраивает больницы, очень часто плохие, по иногда и великолепные, чтобы помешать распространению заразных болезней: неравно и сам заразишься! Оно так же оплачивает сначала часы труда, а затем берет на себя воспитание детей тех, кого довело до крайней нищеты. Оно так же принимает во внимание потребности и делает это в форме Казенного Попечительства о Бедных.
Бедность послужила, как мы видели, первым источником обогащения; она создала первого капиталиста. В самом деле, ведь прежде чем явилась та <прибавочная стоимость>, о которой так любят говорить экономисты, нужно было, чтобы существовали голодные бедняки, которые согласились бы продавать свою рабочую силу. Их бедность сделала возможным существование богатых. И если нищета так сильно развилась к концу средних веков, то это благодаря тому, что завоевания и войны, последовавшие за образованием государств и обогащением вследствие эксплоатации Востока, порвали связи, существовавшие раньше между городом и деревней, и выбросили из города деревенскую нищету, которую аксплоататоры могли запрячь в наемный труд.
Неужели же это самое начало должно явиться теперь результатом революции? И неужели мы назовем этот жалкий результат именем <социальной революции>, — этим именем, дорогим для всех голодных, приниженных и оскорбленных?
Нет, этого не будет! В тот день, когда старые учреждения начнут падать под ударами пролетариев, раздадутся голоса, требующие <хлеба>, убежища и довольства для всех!
И эти голоса будут услышаны. Народ скажет: <Удовлетворим прежде всего ту жажду жизни, радости и свободы, которой никогда мы еще не могли утолить! А когда мы испытаем это счастье, тогда мы примемся за дело! за уничтожение последних следов буржуазного общества, его нравственности, почерпнутой из бухгалтерских книг, его философии <прихода и расхода>, его учреждений, устанавливающих различие между <твоим и моим>. И, <разрушая, мы будем создавать>, — как говорил Прудон, — будем создавать во имя коммунизма и анархизма> [55] .
55
Изречение <разрушая, создам> Прудон взял из Моисеева <Пятикнижия> Теперь, когда мы видим из опыта, как трудно бывает <создавать> заранее не обдумавши весьма тщательно на основании изучения общественной жизни, что и как мы хотим создать, — приходится отказаться от изречения предполагаемого творца и хозяина природы, и сказать - <создавая, разрушу!>
К.. неточен <Destruam et aedificabo>-<Разрушу и воздвигну> (Я разрушу храм сей рукотворный, и за три дня воздвигну другой, нерукотворный. — Марк: 1458). Это изречение использовалось Прудоном в качестве эпиграфа к работе <Система экономических противоречий, или Философия нищеты> (1846).