Хлеб по водам

Шоу Ирвин

— Линда ее спросила… она была рядом, в комнате, когда я звонил. И я слышал, как она воскликнула, что это просто превосходная идея.

— Что ж, постараюсь обсудить это с остальными членами семьи. — Настроение у Стрэнда сразу поднялось. Перспектива провести десять дней вдалеке от школы, вместе с женой, на тихом пляже на побережье Атлантики, где не будет четырех сотен мальчишек, приятно грела душу. — Уверен, мы замечательно отдохнем. — Он улыбнулся. — Теперь понимаете, что я имел в виду, говоря о пессимистичном взгляде на мир в целом и оптимистичном настроении в том, что касается конкретно нас?.. Пусть это будут всего десять дней, зато нам не придется тупо созерцать телеэкран, слушать плохие новости и читать «Таймс». Сущий рай!..

Тут в дверь позвонили, и Хейзен взглянул на часы.

— Должно быть, Конрой. Я разрешил ему посидеть в зале, погреться. До города в такую погоду добираться долго. Спасибо за угощение. — Они обменялись рукопожатием, и Хейзен чуть дольше обычного задержал руку Стрэнда в своей. — Я рад, что повидался с вами… Я слишком стар, чтобы превращать друзей во врагов.

— Я

вам не враг, Рассел. И никогда им не был.

— Но ведь могли бы стать, черт побери! — Хейзен рассмеялся и вышел.

Стрэнд уселся за стол, сжимая стакан с виски в потной руке и глядя на изукрашенные инеем оконные рамы. Снег на улице продолжал валить все гуще и гуще. Он подумал о великих северных городах, о которых упоминал Хейзен, представил, какие они сейчас — все затянуты снежной пеленой, по улицам, зажатым между стеклом и бетоном, свистит и завывает холодный ветер, сами улицы почти обезлюдели. И вдруг он почувствовал себя старым, выброшенным на сушу кораблем, потерпевшим кораблекрушение, и ему тоже отчаянно захотелось на юг.

На следующий день, вернувшись после занятий, Стрэнд обнаружил, что его ждут сразу три письма. Миссис Шиллер сложила их аккуратной маленькой стопкой на журнальном столике возле дивана в гостиной. Весь день на дворе бушевало ненастье. Лужайки и дорожки кампуса завалило снегом, снег набивался в ботинки и лез за воротник пальто, а потому, перед тем как распечатать письма, Стрэнд снял пальто, ботинки и носки, вытер ноги полотенцем, сунул их в шлепанцы и сменил рубашку. Он промок накануне, после ленча, и чувствовал, как саднит горло, а в груди ощущается странное горячее покалывание. Возможно, все же стоит последовать совету доктора Филипса, съездить в субботу в Нью-Йорк и показаться там доктору Принзу.

Затем, вспомнив, какая приятная теплота разлилась вчера по всему телу после выпитого накануне с Хейзеном виски, он открыл бутылку, налил в стакан янтарной жидкости, льда класть не стал, но добавил немного воды. И прежде чем выйти из кухни в гостиную и взяться за письма, отпил глоток. Взяв первый конверт, он увидел, что письмо от Кэролайн. Второе было от Лесли, а на третьем не оказалось ни имени отправителя, ни обратного адреса. Обычно он читал письма Кэролайн с легкой снисходительной улыбкой. Они всегда были такие коротенькие, несвязные, написаны второпях, что, в свою очередь, означало: дочь его жива-здорова, страшно занята и любит своих родителей. Однако с того дня, когда миссис Шиллер сожгла ее письма к Ромеро в подвале, он не получал от дочери ни строчки.

Письмо Кэролайн он распечатал первым. Ни слова о Ромеро. Кэролайн сообщала, что живет просто замечательно, ее уже выбрали королевой предстоящего бала в честь открытия нового баскетбольного сезона. Она обзавелась двумя интеллектуальными подружками — одна девочка училась на философском отделении, вторую, несмотря на юный возраст, прочили на должность редактора литературного журнала колледжа. Писала она также, что ее тренер по легкой атлетике считает, если она соберется и приложит должные усилия, то вполне сможет победить девочку, которая всегда приходила первой на короткой дистанции. Она упоминала о том, что провести Рождество ее пригласили в семью, проживавшую в Беверли-Хиллз, но она отказалась, поскольку ждет и не может дождаться, когда увидит своих дорогих мамочку и папочку. Кэролайн получила от мамы письмо — в конверт была вложена открытка с изображением Эйфелевой башни, но сама она считает, что папа принес себя в жертву, оставшись один-одинешенек в этом ужасном Данбери, в то время как мама шляется по Парижу. В конце письма, над подписью, стояли пять крестиков.

Была также приписка: «Мамочка написала, что все мы приглашены справлять Рождество в Хэмптон, к мистеру Хейзену. Я считаю, было бы детским капризом с моей стороны ответить, что я никогда больше туда не поеду. Прошлое — оно и есть прошлое, с тем же успехом я действительно могла разбить физиономию о приборную доску. Хотя в конечном счете все обернулось не так и плохо. Разве бы выбрали меня королевой бала, если б не пластическая операция?»

Что ж, подумал Стрэнд, видимо, этой версии дочь будет придерживаться и дальше. В любом случае слишком поздно теперь сообщать Лесли — да и вообще кому бы то ни было — о том, что произошло в действительности, и что пострадала Кэролайн вовсе не в результате автомобильной аварии.

Уже откладывая письмо в сторону, Стрэнд вдруг вспомнил слова миссис Шиллер о том, что Кэролайн — очень распространенное имя.

Он распечатал письмо Лесли, оно оказалось на удивление длинным.

«Мой любимый!

У меня совершенно невероятные, потрясающие новости. Теперь ты женат на состоятельной женщине, представляешь? Сравнительно, конечно. А произошло вот что. Мне удалось продать пейзаж с дюнами. Помнишь, тот, что я начала писать на День благодарения. Линда сдержала слово и включила его в экспозицию. И картина тут же продалась, самая первая! Должно быть, дело в том, что оценена она была всего в две тысячи долларов (2000 долларов!!! Но во франках это выглядит гораздо более внушительной суммой), а цены на все остальные начинались с пяти и взлетали до заоблачных высот. Мне также удалось продать акварель, написанную в Мужене всего за несколько часов. Линда говорит, она ни за что бы не поверила, что Ривьеру можно показать как-то по-новому, однако мне это удалось. Мало того — мужчина, который купил эту акварель, сам оказался художником, очень известным и популярным во Франции. Он пригласил меня к себе в мастерскую и сказал, что если я хочу писать с натуры, с моделей, то могу это делать, когда он сам работает там. Невероятно, не правда

ли?.. Я чувствую себя старой девой, которая в свободное время занималась вышиванием и которой вдруг сказали, что ее тряпки — не что иное, как произведения искусства. Линда считает, что если я продолжу работать в своем так называемом „новом стиле“ (ха-ха!), причем работать много и упорно, то она сможет устроить мне в будущем году выставку в Нью-Йорке. Сейчас я работаю над большим полотном, пишу вид внутреннего дворика, в который как-то раз заглянула. Но только на полотне он похож не на дворик, а скорее на средневековую темницу. „Освещен каким-то неземным светом, как Балтус, но только американский“, — вот как описала это все Линда, но ты ведь знаешь, она всегда преувеличивает. Никогда прежде не испытывала ничего подобного! Кажется, кисть так сама и движется. Это очень странное и одновременно совершенно волшебное ощущение. Может, в самом воздухе что-то такое разлито… Теперь я понимаю, почему многие художники непременно хоть раз приезжали в Париж. Чем раньше они это делали, тем лучше. Если б я могла оказаться здесь впервые лет в восемнадцать, о, наверное, никогда больше не села бы за пианино.

Милый, дорогой, я чувствую себя так, словно парю над землей! Мне ненавистна сама мысль об отъезде. Линда предлагает побыть здесь дольше, чем мы рассчитывали. И думаю, что теперь мы встретимся с тобой в аэропорту Кеннеди, на пути в гостеприимный дом Рассела — ведь тебе так или иначе придется лететь в Хэмптон. И еще, сказать по правде, мне хочется максимально оттянуть возвращение в Данбери, чтобы с новыми силами явиться туда после рождественских каникул.

Знаю, я веду себя как последняя эгоистка, но ведь вопрос лишь в нескольких днях. К тому же я не Гоген, который бросил семью и укатил писать южные моря, верно? Но конечно, если ты хочешь, чтобы я вернулась раньше, пошли телеграмму.

А пока постарайся, если сможешь, связаться с остальными членами нашей блудной семейки и скажи детям, что все мы собираемся на каникулы у мистера Хейзена. Очень на тебя надеюсь.

Надеюсь также, что ты заботишься о себе и скучаешь по мне так же сильно, как я по тебе. Пожалуйста, дай мне знать, как только решишь что-то определенно.

И еще: пожалуйста, не думай, будто оттого, что у меня вдруг зародилась безумная идея стать по-настоящему хорошим художником, я стала плохой женой. Если б передо мной встал жесткий выбор, ты знаешь, что бы я выбрала. Ведь я не Гоген.

Передай мое благословение детишкам, когда будешь говорить с ними.

Линда посылает тебе привет. Я — свою любовь, от всего сердца. До Рождества.

Лесли».

Стрэнд отложил письмо, пытаясь разобраться в своих чувствах. Тут все смешалось — и гордость за жену, и ревность, и смутное ощущение огромной утраты. Если она готова пожертвовать музыкой — любимым делом, которому посвятила всю свою жизнь, то что же теперь на очереди? Нет, чуть позже он пошлет ей телеграмму с поздравлениями, когда будет в состоянии сочинить соответствующее случаю веселое послание.

Стрэнд огляделся: комната показалась унылой и мрачной — убогий приют холостяка.

И он рассеянно вскрыл третий конверт.

«Дорогой мистер Стрэнд,

Не собираюсь называть вам своего имени. Я жена преподавателя кафедры биологии в колледже, где учится ваша дочь Кэролайн. Жена и мать двоих маленьких детей».

Тут он на мгновение перестал читать. Почерк аккуратный, буквы узенькие. Какой-нибудь эксперт по графологии, несомненно, мог немало рассказать о характере этой женщины. Голова у него слегка закружилась, и он сел, не выпуская письма из рук. Почерк был к тому же очень мелкий, и ему стоило немалых усилий разбирать длинные строки. Он потянулся к столику, нашарил очки, надел их. Теперь почерк казался неестественно крупным. Ужасно крупным…

«Мой муж просто помешался на ней. Она флиртует со всем кампусом, мальчишки так и вьются вокруг нее, точно голодные животные. Муж сказал, что, если она его примет, он бросит меня. На День благодарения они собирались вместе поехать в Калифорнию и провести каникулы там, но в последний момент она сбежала с каким-то парнем из футбольной команды. Мне рассказывали, что она заводит роман за романом, но точно знаю я только об одном, поскольку муж признался, какие у них отношения. В прежние времена ее просто вышвырнули бы из школы, она бы тут и месяца не проучилась. Но времена нынче изменились. Сами преподаватели оставили всякие попытки поддерживать дисциплину и соблюдать хоть какие-то приличия. Все ее балуют, и она всеобщая любимица. И совсем недавно ее даже выбрали королевой бала на предстоящем спортивном празднике. Пока она обещала моему мужу, что непременно поедет с ним в Калифорнию на Рождество. Мне остается лишь молиться о том, чтобы и на этот раз она его „кинула“. Он пренебрегает своими обязанностями, полностью игнорирует меня, не уделяет никакого внимания детям, и наше общение сводится в основном к скандалам. Зарплата у него небольшая, поскольку он работает на кафедре инструктором, но я знаю, что он осыпает ее дорогими подарками.

Мне известно, вы учитель, а потому поймете, как легко и просто может разрушить карьеру человек, пренебрегающий своими прямыми обязанностями и ведущий подобный образ жизни. Я также понимаю, что, когда девушка вдруг оказывается вдали от дома, внимание мужчин, особенно в тех случаях, если девушка эта молоденькая и хорошенькая, как ваша дочь, может совершенно вскружить ей голову, о чем она впоследствии будет горько сожалеть.

Понятия не имею, известно ли вам о подобном поведении дочери, волнует ли вас ее будущее, но ради ее и моего блага, а также блага собственной семьи умоляю: сделайте что-нибудь! Заставьте ее понять, как жестоко и безответственно она поступает. Помогите вернуть мужа в лоно семьи!»