Хлопушин поиск
Шрифт:
Вышли из печати:
Выпуск 1. А. Домнин. Дикарь. Цена 6 коп.
Выпуск 2. М. Заплатин. На гору каменных идолов. Цена 12 коп.
Выпуск 3. Н. Чернышев. Западня. Цена 8 коп.
Выпуск 4. А. Ромашов. Лесные всадники. Цена 11 коп.
Выпуск 5. Ю. Вылежнев. На лосях. Цена 13 коп.
Выпуск 6. А. Белоусов. Камень нерушимый. Цена 9 коп.
Выпуск 7. А. Соколов. Пламя над тайгой. Цена 6 коп.
Выпуск 8. А. Крашенинников. В лабиринтах страны Карст. Цена 6 коп.
Выпуск 9. Н. Чернышев. Находка беглого рудокопа. Цена 6 коп.
Выпуск 10. А. Граевский. На север! Цена 8 коп.
Выпуск 11. А. Ромашов. Золотой исток. Цена 10 коп.
Выпуск 12. В. Волосков. На перепутье. Цена 7 коп.
Выпуск 13. В. Занадворов. Медная гора. Цена 14 коп.
Выпуск 14. М. Заплатин. Вдоль Каменного пояса. Цена 17 коп.
Выпуск 15. Ю. Курочкин. Легенда о Золотой Бабе. Цена 29 коп.
Выпуск 16. А. Ромашов. Земля для всех. Цена 11 коп.
Выпуск 17. О. Селянкин. «Ваня Коммунист». Цена 11 коп.
Выпуск 18. Л. Фомин. Лесная повесть. Цена 8 коп.
Выпуск 19. А. Домнин. Поход на Югру. Цена 6 коп.
Выпуск 20. В. Матвеев. Золотой поезд. Цена 25 коп.
Выпуск 21. В. Волосков. Операция продолжается. Цена 33 коп.
Выпуск 22. Д. Мамин-Сибиряк. Бойцы. Цена 32 коп.
Выпуск 23. Г. Бабаков. Тигр наступает. Цена 23 коп.
Выпуск 24. Г. Солодников. Ледовый рейс. Цена 23 коп.
Выпуск 25. В. Оборин. Немые свидетели. Цена 22 коп.
Выходят из печати:
Выпуск 27. А. Граевский. Морской узел.
Выпуск 28. Л. Фомин. Мы идем на Кваркуш.
Выпуск 29. В. Соснин. Охота без выстрела.
[1] Шпионов. разведывать, нет ли в наших краях свободных деревень, к заводам не приписанных. А наши села царскими были. Вот и приписали нас к Белореченскому заводу. После обедни согнал староста мужиков царский приказ слушать. Вышел поручик и объявил: «Больше подати царице платить не будете. За вас граф заплатит. А вы должны свои подати на графском заводе отработать». И должны мы теперь на графском, будь он проклят, заводе сто двадцать ден проработать. А на дорогу сюда и отсюда еще сто ден клади. Сколько выходит? Когда же на себя-то работать? Как без нас бабы с жатьем управятся? А нам до весны домой не возвернуться.
– А зачем шли? – сурово спросил человек в накомарнике. – Кто же после драки кулаками машет? Эх, дядя, елова твоя голова!..
– Мы не шли! Нас силой повели! – обидчиво ответил мужичонка. – Мы тогда поручику прямо сказали: «Мы, хлебопашцы, привыкли около землицы ходить. Нам заводская работа несподручна. На завод не пойдем!» Так их благородие и отъехали ни с чем. А далее вот что было. В самый Еремей-запрягальник[1], когда ленивая соха и та в поле, наехали на село драгуны. Чистое мамаево нашествие! Старосту батогами били, зачем царицыного указа ослушался. Мужиков тоже пороли – на заводе работай-де, а не на пашне. Потом мужиков хватать начали, ребят, кои повзрослее, тоже позабирали, в колодки забили, на подводы побросали. Езжай! Вот и едем! В Катеринбурге только колодки сняли, когда люди мереть начали. А ты говоришь – зачем шли? Не пойди тут!
Мужичонка затяжно закашлялся, навалившись на телегу. Отдышавшись, робко спросил:
– На заводе, чай, не сладко? Не слышал?
– Чего слышать, сам работал, – хмуро ответил человек в накомарнике. – Сам в заводской кабале мучился. Есть-спать некогда. Утром приказчик, как собак, работных плетью пересчитывает. На цепь сажают, в шейные и ножные железа куют, кнутом за малую провинность секут.
– Исусе Христе! – испуганно прошептал мужичонка.
– Не любо на заводе работать, в рудники пошлют. К тачке прикуют! Ровщики-рудокопы света белого не видят, так под землей и живут – хозяину руду добывают.
– Не пойдем ни на завод, ни в рудники! – внезапно, с ярой ненавистью крикнул мужичонка.
Человек в накомарнике не ответил. Он потянул сетку книзу, открыв загорелый, в оспинах лоб и черные с желтизной, шустрые глаза. Долго, пытливо смотрел он на оторопевшего мужика и обнял его за плечи:
– Тебя как кличут-то, провора?
– Семен, а по прозвищу Хват.
Человек в накомарнике улыбнулся глазами: не шло это прозвище к тщедушной, болезненной фигуре мужика.
– Слушай меня, провора, в оба уха. Слушай и другим мужикам передай. Указ есть о том, чтоб приписным мужикам по домам с заводов расходиться и снова на пашню оседать. И заводские мужики тоже от работ ослобоняются, и билет в том получают на вечную вольность.
Семен Хват испуганно отшатнулся.
– Чей указ? А ты сам-то его видал?
– Видел я его, провора. Чей указ? За подписанием амператора Петра Федоровича собственной руки. Указ тот велит крестьянам под заводами не быть, работным людям тоже, а работать только по вольному найму.
– Чего голову морочишь? – враждебно зашептал мужичонка. – Вона какой ты заслух пущаешь. Нам, дуракам, ум мутишь. Какой Петр Федорович? У нас сейчас царица, Катерина. А царь Петр Федорович умер...
– Жив! Жив царь Петр, мужицкий царь, надежа крестьянская! – тихо, но горячо сказал человек в накомарнике и снова обнял Семена за плечи. – Слушай, говорю, и для нас солнце взошло.
У казаков, на Яике, царь Петр спасался. А сейчас казацкая беднота, по его царскому приказанию, против старшинской стороны, против казаков-богатеев и петербургских генералов бунт подняла. К казакам орда пристала: башкирцы, калмыки, киргизы. Работные заводские люди тоже. Недалече отсюда Златоустовский и Саткинский купца Лугинина заводы взбунтовались. Власть по народному выбору поставили. Мир закачался, провора! Тряхнем теперь бар, помещиков да заводчиков-кровососов! Хватит, попановали.
– Мир, говоришь, закачался? – сдавленно прохрипел Хват и положил руку на топорище, затертое до лоска. – В топоры их, иродов! Топор на шест насажу, вот тебе и секира будет!
– О чем разговор ведете? – послышался сзади строгий голос.
Оба испуганно обернулись. Около телеги стоял старый капрал, сопровождавший обоз. Он смотрел сурово и подозрительно.
– О том разговор, – нашелся человек в накомарнике, – зачем мертвяков с собой волокете? Земле предать их надо. Не след над покойниками измываться. Иль живых не хватает?
Капрал важно разгладил седые прокуренные усы.
– Воинского артикула не знаешь, парень. Солдат должен выполнять приказ начальников столь скоро и столь точно, сколь можно. Сдали мне людей по счету, по счету и я их управителю заводскому сдам. А живые они или мертвые, меня не касаемо.