Хлопушин поиск
Шрифт:
Хлопуша тряхнул полой кафтана:
– Вот этот самый!.. А через неделю опять к себе призвал и наказал в Урал ехать, указ его объявить, пушки лить, также призывать охочих работных людей в его армию. Тут он меня полковником пожаловал.
– Выходит, значит, околпачил ты немца, – засмеялся Толоконников. – Ну, а к нам ты откуда пришел?
– По реке Сакмаре ходил. На Бугульминской и Стерлитамацкой пристанях был. А оттуда на Камень перекинулся. Авзян-Петровский, Катавский, Симский да Юрезанский заводы поднимал. А теперь вот к вам забрел.
– Все по государеву делу.
– По его! Везде мужиков и заводчину поднимаю, чтобы дворян, помещиков и заводчиков смертным боем бить. То поиск мой, провора! Хожу, ищу, высматриваю, чем нашему батюшке услужить можно. Стой, никак пришли?
Невдалеке зачернела чемья, шалаш из корья, луба и елового лапника: не то стан охотника-соболятника, не то временное жилье горщика-искателя подземных кладов. Хлопуша знакомо раскрыл низенькую дверцу, скрылся в чемье и вынес оттуда берестяный туес с квасом, большую точеную из липы чашку и новенькую кленовую ложку. «Вот ты где скрываешься!» – догадался Петька.
– Давай-ка вот сюда, под дубок заляжем. Место караулистое, округ видно будет, – предложил Хлопуша.
Улеглись удобно между корнями большого дуба, Хлопуша поднял накомарник и налил чашку квасу. С каменным треском сокрушал на колене огромные ржаные сухари. Звонко хрустел ими на зубах. Запивал щедро квасом. Ядреный квас бросался в нос, бодрил. Хлопуша повеселел, покрикивал на Петьку:
– Чего лениво жуешь, гостек? Пряника захотел?..
Петька отбросил решительно в кусты недоеденный сухарь и подполз ближе к Хлопуше.
– Слышь, Хлопуша, давно я у тебя что-то спросить хочу. Да боюсь...
– А ты не робей, провора. – Хлопуша засмеялся. – Я ведь ничего, не сердит, если не пьян.
Поглаживая смущенно ствол ружья и смотря в сторону, в кусты, Петька заговорил:
– Сказывал ты, что с царем довелось тебе самолично видаться. Занятно мне очень, каков он из себя обличьем?
– Обличье у его величества самое приятное. Росту среднего, лицом продолговат, смуглый, глаза карие, волосы темно-русые, подстрижен по-казачьи, борода черная с сединой, плечист, но в животе тонок. Ничего, ладный мужик! А зачем тебе царское обличье знать понадобилось?
– Так!.. – неопределенно ответил Петька и, помолчав, сказал насмешливо: – Лицом продолговат, глаза карие, борода черная. Ишь ты! А в хоромах управительских на портрете, красками написанном, его царская персона совсем по-иному изображена: лицо округлое, бритое, глаза голубые, а плечики узенькие. Как же так, а?
Хлопуша перестал жевать и спросил невнятно, с набитым ртом:
– Это ты к чему разговор клонишь?
– Ответь ты мне для ради бога, мучаюсь очень, правда ли тот, от кого послан ты, есть истинный государь Петр Федорович? Иль названец он только, донской казак Пугачев? – выпалил горячей скороговоркой Толоконников.
На скулах Хлопуши, под тугой кожей, задергались живчики.
– Много будешь знать – мало будешь спать! – глухо, с угрозой, сказал Хлопуша. – Гляди, голову не сломи!
И уже спокойно спросил:
– Почему мнение такое имеешь, дурень?
– Да как же, – заторопился, будто покатился неудержимо под гору Петька, – ведь и до него были названцы: Кремнев да Чернышев, беглые солдаты, да армянин Асланбеков, да беглый пахотный Богомолов. Этот пятый по счету, что Петром Федоровичем себя называет. Уж и веры более нету...
– Откуда ты знаешь про тех четырех? – спросил подозрительно Хлопуша. – И про Пугачева отколь слышал?
– Как не слышать? Хоть и на краю света живем, – Петька обиженно вскинул голову, – а все же проходят мимо бродяжки, беглые, от помещиков утеклецы, рассказывают...
– Про тех четырех говорили правду. А про Пугачева не слышал, – с наивной хитростью сказал Хлопуша. И, почувствовав, что Петька ему не верит, крепко хлопнул его по плечу:
– Дотошен ты не в меру, провора! Все тебе знать надо, как да что. Аль тебе платят, чтоб ты все вызнавал? Уж не ушник ли ты управительский? А?.. Ну, ин ладно. Не обижайся. Я ведь шутной.
Петька молчал, низко опустив голову.
Черный ворон воду пил,
Воду пил...
Запел вдруг тихо, надтреснутым голосом Хлопуша.
Он испил, возмутил,
Возмутил...
Хлопуша перевел дыхание, а в это время где-то близко звонкий и сильный тенор подхватил:
Возмутивши улетел,
Улетел...
– Кто? – шепотом спросил Хлопуша, подавшись вперед, готовый бежать. Затравленный зверь заметался в его глазах.
– Свои! – успокоил Петька. – С завода, Жженый твой.
Хлопуша поспешно натянул на лицо накомарник.
А песня приближалась, но теперь она стала другой, разудалой, бесшабашной:
Гуляки мы таежные,
Соколики острожные,
На нож неосторожные...
Да-эх, неосторожные!..
МАНИФЕСТ
Из кустов на поляну, прямо к дубу, вышли двое: молодой парень, беловолосый, широкоплечий, кряжистый, но с синими девичьими глазами и чахоточный чердынский мужик Семен Хват.
– Мир беседе! – крикнул беловолосый, и по его звонкому тенору можно было догадаться, что он-то и пел в тайге.
– Милости просим на стан, коли добрый человек! – ответил Хлопуша. А парень прищуренными, насмешливыми глазами разглядывал Хлопушу.
– Ты чего же, дядек, накомарник не скидаешь? – засмеялся беловолосый. – Чудак человек! Ведь, чай, конец лету!
– Тебя не спросил, – обиделся вдруг Хлопуша. И прикрикнул грубо: – Язык чесать пришел? О деле говорить надобно.
– О деле? О каком деле? – спокойно, не переставая улыбаться, спросил беловолосый. – Коли есть дело, говори. А для начала скажи, кто ты таков будешь?