Хлопушин поиск
Шрифт:
– Ой, провора, вот это ладно! Как тебя кличут-то?
– Крестили Павлом, а кличут Жженым.
– Эх, Павлуха, погоди! То ли еще будет. Питером тряхнем, из бархата зипуны шить будем! Всю Расею на слом возьмем! За землю и вечные вольности!
– Пускай так и будет! За землю и вечные вольности! – торжественно, как присягу, повторил Жженый. – Давай в том по рукам ударим. По обычаю.
Жженый протянул ему руку ладонью вверх. Хлопуша снял шапку, перекрестился и, размахнувшись, сильно ударил Павла по ладони:
– Тому и быть, провора. Неспроста и неспуста слово молвится и до веку не сломится! Назад пятиться не будем. Лучше плаха сосновая, чем в обрат идти.
– Не пойдем! – крепко ответил Павел. – Ты нам только вожака дай, а наш народ работный в бунтах наторелый. Не впервой!
– Знаем вас, заводчину уральскую, – с уважением сказал Хлопуша, – народ вы дружный и, где нужно, порядок блюдете. Когда первый отряд работных людишек к царю на подмогу пришел, у нас в лагере тревогу пробили. Думали, царицыно войско. Шибко хорошо шли, стройно, как воинская команда. А вожака зачем нам искать? Ты, я вижу, ловкач, тебе и атаманить.
– Ладно, потружусь для народа, – просто ответил Павел, – в понедельник в гости на завод жалуй. А сейчас прощевай. Пошли мы. Давай, Сеня, шагай.
– Куда же вы? – Толоконников насторожился. На завод не пойдешь, чай? Агапыч передал вашу жалобу управителю. Стариков в колодки забили и тебя ищут.
– Не бойся, – ответил Жженый, – к жигарям[5] на курени пойдем, там пока что жить будем...
Жженый и Хват зашагали вниз с горы, но Хлопуша окликнул их.
– Пашка, погоди! Забыл тебе сказать...
Он подошел к Жженому, отвел его в сторону и, понизив голос, спросил:
– Скажи, Павлуха, кто такой будет Петька Толоконников? Он из каких?
– А прах его знает из каких! – недовольно и раздраженно отмахнулся Жженый. – Без лопаты колодец выроет. Усердный! Одначе, смотря для кого его усердие. Работает он на плотине плотником, а все более около управителя крутится. Управитель Карл Карлыч через него у горщиков камешки самоцветные покупает. Дает управитель горщикам за самоцветы гроши, а из тех грошей, гляди, полушки к Петькиным ладоням и прилипнут. Паучок Петька. Маклачит! И век свой маклачить будет!
– Та-ак! – протянул Хлопуша. – И я чуял, что от козла бобер не родится. Ладно, иди, провора.
Когда смолкли их шаги, когда даже настороженное ухо не различало уже потрескивания сучьев и шороха листьев под ногами ушедших, Хлопуша присел, нащупал в траве свою фузею и на брюхе, волком, вполз в кусты, густо разросшиеся вокруг зимовья. Отсюда хорошо видна была вся поляна. Угли сгоревшей елки еще тлели, освещая ровным багровым светом корни дуба и сидящего на них Толоконникова. Хлопуша положил для твердости ствол фузеи на развилку сучка. Голодным волчьим зубом щелкнул взведенный курок. Мушка поползла по щеке Петьки и замерла на его виске.
– Не бойсь, у меня промаха не бывает, – шепотом успокаивал кого-то Хлопуша, – я тебя сразу, без муки...
Напряженно согнутый палец Хлопуши лег на скобу курка. Он долго и тщательно целился. И вдруг откинулся назад, словно неожиданная мысль оттолкнула его голову, прильнувшую к ложу фузейки.
– Нет, Афонька, годи! А может, ошибаюсь я? Может, пустомеля он только, дурак скудоумный, а не ушник управительский. Дознаться надо, а тогда уж...
Без опаски, хрустя сучьями, вышел из кустов.
– Эй, Петра! Свету, что ли, здесь ждать будешь? Пойдем?
Петька поднялся.
– Пойдем!
Опять впереди, прыгая через ручьи, карабкаясь через обломки скал, шел Хлопуша. На ходу незлобно смеялся.
– Вот говорил ты, провора, не пойду за тобой. Ан, видишь, одной тропой идем.
– Не пойду с вами! – Петька упрямо дернул головой. – Моя дорога иная!
Деревья поредели. Впереди зачернел простор тракта.
– Ну, что ж, как знаешь, – глухо откликнулся Хлопуша и остановился. Толоконников тоже остановился, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Хлопуша подошел к нему и положил обе руки на его плечи. Тяжело положил, словно хотел в землю вдавить. Но заговорил спокойно и весело:
– А скажи, провора, где письма государевы, что я тебе давал? Почему Жженый о них ничего не знает?
– В надежном месте захоронены. Никто не найдет! – твердо ответил Толоконников.
– А почему работным людям письма не передал, как уговор был?
– Боюсь! Приказчик за мной шибко следит. Случая жду. Передам, вот тебе крест.
Неожиданно, без всякого предупреждения, Хлопуша, шибко размахнувшись, ударил Толоконникова кулаком по лицу. Петька упал к его ногам, выпустив из рук ружье. Хлопуша наступил на него ногой и выдернул из-за пазухи нож.
– Лежи, пес!
Петька закричал тонко и визгливо. Судорожно перебирая ногами, подполз к Хлопуше и уцепился за полу его чекменя.
– Милый, хороший, не надо. За что же, родной?
Он заплакал тихо, по-детски:
– Правду говорю, одну правду сущую. Убей бог, коли вру!
– Не бог, я убью, – жестко сказал Хлопуша.
И ударом ноги в грудь снова опрокинул его на землю.
– Холуй ты господский! Кушак купецкий откуда! Унты бисером расшил! Щеголь-щеголевич! Откуда все сие?
– Деньги копил. Перед девками охота пофорсить, – ныл Петька у ног Хлопуши.
– А ружье? Ружье откуда? На какие деньги?
– Приказчиково ружье, Агапыча. Ей-же-ей! – Толоконников прижал к груди руки. – Просил ему уток пострелять.
Хлопуша свел в раздумье над переносьем свои тяжелые брови.
– Хитер ты, провора, как нечистый. Как змея под вилами извиваешься. И бес меня дернул с тобой связаться!
Петька молчал, лишь изредка жалобно всхлипывая.
– Ладно уж, поверю на сей раз, в последний. И в последний раз упреждаю – не подумай во вражий стан перекинуться. Везде тебя достану. Попал в нашу стаю, лай не лай, а хвостом виляй!