Хлябь: Путь в невесомости
Шрифт:
— По слухам, Император наградит вас орденами мужества. И пожалует дома на Земле.
Слух, который повторяет духовная особа, сродни разведданным. Солдаты возвёли очи к небу в благодарственной молитве. Лишь декан спокойно отозвался:
— Воля Императора священна. Путь Императора неисповедим.
Да. Теперь не сложно поверить в то, что он командовал центурией и удерживал форпост два дня до прилёта роботанков. Награды Империи заслужены. И награда Миссии — тоже.
— Декан, вы понимаете, на каком корабле полетите?
— На катафалке, — равнодушно ответил он. — Бывшем
Я отвёл глаза первым. Мало кто может узнать крейсер флагманского типа в изменённых конфигурациях моего корабля. За одно это декан достоин шанса.
— Большая часть умерших, — неторопливо начал я, — это те, кто погиб под Поршом. Ваши товарищи… Их собрали уже в фазе разложения. Вне родного мира души прикованы к телам и нестерпимо страдают. Только на родине они могут вознестись к небу или снизойти в ад. Они измучены тленом. И злы на жизнь, так далеко забросившую их от возможности быстрой смерти. — Помолчал и добавил, посмотрев прямо: — Вряд ли этот рейс будет спокойным…
Белое солнце. Белая пустыня. Белый катафалк. Белые лица. И тишина.
— Мы не можем не лететь, — медленно проговорил декан. — У нас приказ. Если только вы откажитесь везти… как неподвластные трибуну?.. — теперь уже глаза отвёл он.
Миссии нужны герои. Миссии нужны воины. Миссии нужны люди…
Значит, не судьба тебе, декан «Барсов», герой Порша. Не судьба.
— Входите!
Предоставленные сами себе, они занялись изучением корабля. Вбитые на уровень рефлексов защитные процедуры работали даже в мирных условиях. А сейчас воины не ждали увеселительной прогулки. Скафандры на максимуме защиты, оружие в руках, разбивка на пары.
— Никогда не видел раньше, чтобы Харон был и Цербером…
— Много чего мы не видели, Скир! А уж что творится в Миссии — дело не нашего ума. О том безопаснее помолчать.
— Да ладно тебе, Киф! Думаешь, храмовникам есть дело до моего изумления? Или — до твоего? Это же естественно — удивиться невозможному соединению в одном лице обязанностей Перевозчика и Инквизитора — милосердного исповедника и воина! Это как увеселительной девочке быть монашкой!
— Может и так, Скир, может и так… Но я бы не употреблял слова «невозможно» и «увеселительная девочка» применительно к Миссии. Из благоразумия. И потому что хочу жить и умереть спокойно…
— Киф! Это — катафалк, понимаешь? Ка-та-фалк! Здесь нет, и не может быть слежки! Кого здесь подслушивать? Мёртвых?
Мёртвых? Чтобы их подслушивать, не надо иметь развитую сеть сенсоров во всех секторах корабля. Мёртвые лежат спокойными силиконовыми брикетами в десантном отсеке. Там для удобства погрузки тел силовой тропой пропахан коридор — разломаны переборки и горизонты. Никто не позаботился о приведении этого шрама во чреве корабля в порядок. Так и висят с разломов лоскуты обшивки, вьются оголённые провода, и осколками завален пол.
Закрывая глаза, я вижу перед собой этот ров и десять ярусов отсека, в которых покачиваются брикеты, отливающие скользким блеском
— Скир, Киф! Вы чего тут?
— А они, Ал, знакомятся с местными! Ищут кого-нибудь для увеселения!
— Неудачная шутка, Тир! Рядом с павшими. Извинись или…
— Я? Извиняться? Да пошёл ты!
— Ты!
— Стоп, ребята, — Командир!
Двое, только что готовые к сшибке, демонстративно отвернулись друг от друга. Подошедший декан взглянул на них с досадой. И один за другим бойцы отвели взгляды.
Десятник кивнул на шахту:
— Видели? Их там тысячи! А сколько соберут с других планет? Я вот думаю…
Он подошёл к обрыву и схватился за свешивающийся лоскут перекрытия. Посмотрел вниз. Темнота оскалилась. Закачались саркофаги. Девять ярусов вниз. Почти тридцать метров. Заполнены смертью и обидой. Обидой на живых…
— Я думаю, что очень много умерших. Больше, чем по сводкам.
Ты прав, декан. Но так было всегда. Преуменьшая опасности, мы унижаем смерть и страх делаем пороком. Иначе — женщины не будут рожать, предполагая детям судьбу воинов, а мужи не станут, захлёбываясь в оре, рваться в атаку. Всего лишь цифры. Цифры, изменяющие суть. Они абстрактны как разломы в стене или палки в руках. Единицы, нули… Замажь одну трещинку слева или справа, подложи одну ветку к уже лежащим — тут же поменяются взгляды и идеи станут иными. Люди зависят от абстракций. Независимые от них — распоряжаются. Этот мир — уменьшение одних цифр и увеличение других.
— Война затягивается, командир…
— Нет, Ал. Думаю, что война затягивает…
Я с трудом открыл глаза и посмотрел в центр мостика. Шар управления мягко пульсировал.
— Проверка контура слежения прошла успешно, Даяр, — сообщил корабль.
— Спасибо, Снег. Замкни его на мне.
Вспышка в глазах, яркая пульсация в висках и мир обретает многослойность.
Оскаливаюсь. Теперь боль станет постоянной. Плата за то, чтобы слышать самый тихий шёпот и самую громкую мысль. Немую молитву и оборванный стон.
Я вошёл в кают-компанию, когда приборы уже легли на стол. Четверо пехотинцев взломали код «погребка» и теперь с нетерпением заказывали вина. Декан в обсуждении марок не участвовал. Он сидел за столом и мрачно рассматривал экран персонального офицерского анализатора. Несложно сосредоточиться на контуре слежения и узнать, что его заинтересовало, но я не стал этого делать.
— Вечер добрый.
Солдаты спешно вытянулись, закрывая спинами панель «раздатки». Декан поднялся из-за стола. Стремительно выключил анализатор — гибкие пластины экрана и клавиатуры втянулись в потёртый, опалённый пенал прибора. Правильно. Офицер не должен давать заглядывать себе через плечо.