Хлыст

Эткинд Александр Маркович

Французский историк, знавшая Юсупова, считает его «надежным свидетелем, который вряд ли искажает факты» [2227] . Сомнительно, однако, даже то, что Юсупов сам писал свои воспоминания. Их сочинял или редактировал некий литературный сотрудник; такого рода услуга в эмиграции была более чем доступна [2228] . Текст их естественно ложился на готовые литературные образцы. Известно, что Юсупов был поклонником Оскара Уайльда. Легко показать, что образцом для жуткой сцены убийства Распутина был Достоевский.

2227

Helene Carrere d’Encausse. The Russian Syndrome. One Thousand Years of Political Murder. New York: Holmes, 1992, 295.

2228

Мельгунов указывал на вторичность воспоминаний Юсупова в отношении «существовавшей уже к моменту их опубликования литературы» и утверждал, что «в писательских эмигрантских кругах Парижа не является секретом имя автора этого литературного произведения» (Легенда о сепаратном мире, 380).

Вот как написано об этом в воспоминаниях Юсупова:

Несомненно, Распутин был мертв […] Вдруг мое внимание было привлечено легким дрожанием века на левом глазу Распутина. Тогда я снова […] начал пристально всматриваться в его лицо: оно конвульсивно вздрагивало, все сильнее и сильнее. Вдруг его левый глаз начал приоткрываться… Спустя мгновение, правое веко, также задрожав, в свою очередь приподнялось и […] оба глаза Распутина, какие-то зеленые, змеиные, с выражением дьявольской злобы впились в меня […] Комната огласилась диким ревом […] Оживший Распутин хриплым шепотом непрестанно повторял мое имя. Обуявший меня ужас был не сравним ни с чем […] Я тогда еще яснее понял, […] что такое был Распутин: казалось, сам дьявол, воплотившийся в этого мужика, был передо мной [2229] .

2229

Юсупов. Конец Распутина, 485.

Так закончились дни этого Мудрого Человека из Народа, самого литературного героя русской истории. Сравните с готическим текстом Юсупова переживания героя ранней повести Достоевского Хозяйка. После своего пира с сектантом он в приступе ревности замахивается на спящего старика ножом.

В эту минуту ему показалось, что один глаз старика медленно открывался и, смеясь, смотрел на него. Глаза их встретились. Несколько минут Ордынов смотрел на него неподвижно… Вдруг ему показалось, что все лицо старика засмеялось и что дьявольский, убивающий, леденящий хохот раздался наконец по комнате. Безобразная, черная мысль, как змея, проползла в голове его. Он задрожал; нож выпал из рук его и зазвенел на полу […] Старик, бледный, медленно поднялся с постели и злобно оттолкнул нож в угол комнаты […] Таким бесстыдным смехом засмеялась каждая черточка на лице старика, что ужасом обдало весь состав Ордынова [2230] .

2230

Достоевский. Собрание сочинений, 1, 310–311.

Достоевский недоговорил, что за «безобразная, черная мысль», похожая на змею, появилась у Ордынова с ножом в руке. Зато мы знаем продолжение этого интертекстуального нарратива от источника неожиданного и символического — дочери самого Распутина.

В октябре 1917 Мария Распутина, подчиняясь загробному голосу отца, вышла замуж за Бориса Соловьева, гипнотизера и оккультиста, который — так, по крайней мере, о нем говорили — обучался своему искусству в теософской школе в Индии. Во время заключения царской семьи в Тобольске Соловьев с Марией Распутиной были в Тюмени. Утверждают, что Соловьев виделся с Александрой Федоровной и строил с ней планы побега, обещая помощь трехсот офицеров. Если Соловьев действительно играл особую роль при заключенной царской семье, то ее доверие он завоевал как зять Распутина; в таком случае, распутинские связи еще раз, уже после смерти героя, сыграли роль зловещую для династии и полезную для большевиков. Борис Соловьев был арестован белой армией в 1919 во Владивостоке; в эмиграции его считали агентом большевиков [2231] . Мария Распутина стала цирковой акробаткой в Румынии, потом дрессировщицей в Америке, пока ее не покалечил медведь, правда не сибирский, а другой породы. Подлечившись, она поселилась в Лос-Анджелесе. Здесь она вместе с местной журналисткой написала книгу об отце, в которой славянская сентиментальность сочетается с порнографией самого экзотического свойства.

2231

См.: Alexander Kerensky. The Catastrophe. New York: Appletone, 1927; Иван Лукаш. Мистический государь — Возрождение, 4 августа 1939.

Дурной вкус давно сопутствовал этой истории. Под звуки Yankee Doodle, которые крутил граммофон Юсупова в момент убийства, русская клюква сменялась американским китчем. Как рассказывает дочь, Распутин был изнасилован Юсуповым и его товарищами, потом кастрирован, а уже потом убит [2232] . Все это видел один из домашних слуг Юсупова, тайный поклонник Распутина; он же подобрал отрезанный член. Дочь верит в это несмотря на то, что труп отца был подвергнут медицинской экспертизе, и результаты ее были опубликованы. Член отца, живой и мертвый, многократно появляется на страницах этой книги; сначала описывается его роль в хлыстовских радениях, потом — в качестве объекта нового культа. Поклонницы упокоили его в особом ковчеге, и он хранится в Париже. Его мумию длиной в фут видела и журналистка, надеявшаяся превратить эту русскую историю в американский бестселлер. Фотография шикарного ящика фигурирует в книге в качестве вещественного доказательства. Соавторши точно чувствовали характер того интереса, который испытывает к Распутину современная публика. Повторяя риторические техники отца и героя в надежде на собственный успех, соавторши представили его лидером оргиастической секты, его жизнь как фаллический подвиг, смерть — как акт кастрации, а жизнь после смерти — как огромный боготворимый член.

2232

Maria Rasputin, Patte Barham. Rasputin. The Man behind the Myth. New Jersey: Prentice-Hall, 1977, 258–259.

Так, в мумифицированном отцовском фаллосе, воплотилась тоска по навсегда утраченному народу.

Бонч-Бруевич

Пытаясь войти в контакт с историей и, как говорили они сами, оседлать ее, российские большевики не могли пренебречь национальной традицией. Наоборот, только предполагаемые особенности русского народа давали надежду на его лидерство в мировой революции, а позднее, наоборот, оправдывали строительство социализма в одной и именно этой стране. Противореча основным концепциям движения, мистические и националистические идеи оставались в центре идейной борьбы до и после прихода большевиков к власти. Со времен Чернышевского детская религиозность «русских мальчиков» плавно перерастала в политический активизм самого радикального толка. Бурная традиция семинаристов отнюдь не истощила себя к моменту победы задуманной ими революции [2233] . Не касаясь более известных примеров, сошлюсь на лидера социалистов-революционеров Виктора Чернова [2234] . Согласно его воспоминаниям, подростком Чернов был «страстно-религиозен». Он рос в захолустном поволжском Новоузенске, одной из столиц русского сектантства. Там он познакомился «с интеллигентским толстовством и народным сектантством» [2235] задолго до того, как познакомился с социализмом и революционной борьбой. Кажется только естественным, что его подпольная карьера началась с политической пропаганды среди молокан.

2233

Религиозные корни русской революционной традиции признаются исследователями, но остаются малоизученными; см.: Г. Федотов. Новый град. Нью-Йорк: изд-во им. Чехова, 1952, 43–45; Franco Venturi. Roots of Revolution. New York: Knopf, 1960, 578–580; R. Fuelop-Miller. Mind and Face of Bolshevism. New York: Harper, 1965; James H. Billington. Mikhailovsky and Russian Populism. New York: Oxford University Press, 1958; James H. Billington. Fire in the Minds of Men. Origins of the Revolutionary Faith. New York: Basic Books, 1980. О мистических увлечениях революционной интеллигенции и, в частности, некоторых большевистских лидеров см.: Christopher Read. Religion, Revolution and the Russian Intelligentsia. London, 1979; Robert C. Williams. The Other Bolsheviks. Indiana University Press, 1986.

2234

Современный историк именно его считает ответственным за возрождение народнических идей в первые годы 20 века: J. Burbank. Intelligentsia and Revolution. Russian Views of Bolshevism. 1917–1922. New York: Oxford University Press, 1986, 67–85.

2235

В. М. Чернов. Перед бурей. Нью-Йорк: изд-во им. Чехова, 1953, 37–39.

Эммануил Енчмен, боевой командир гражданской войны, в популярных среди коммунистической молодежи брошюрах объяснял, что «опередил на несколько лет восставшие трудовые массы производством органического катаклизма в самом себе», и потому предлагал себя в руководители «мировой коммуны с соответствующими подчиненными органами на всем пространстве республики или земного шара» [2236] . Со стороны литературы, на такую же роль претендовал Велимир Хлебников. В обоих случаях культурная генеалогия их идей остается неизвестной; как мы видели, Виктор Шкловский лишь предполагал знакомство своего приятеля Хлебникова с поэтической традицией русского хлыстовства. Брошюры Енчмена как своей фразеологией, так и центральными идеями физического перерождения и коллективного тела похожи на идеи русских сект, особенно ‘Нового Израиля’; большая его община располагалась на Северном Кавказе, где издавался и жил Енчмен. Особенно эти тексты сходны с нечленораздельными брошюрами Щетинина, другого выходца с Кавказа [2237] . Как писал Вячеслав Иванов в своих Предчувствиях и предвестьях.

2236

Енчмен. Восемнадцать тезисов о теории новой биологии. Пятигорск, 1920, 17; второе издание этой брошюры вышло в Ростове-на-Дону. Биографические сведения об авторе отсутствуют.

2237

Подробнее см. выше, части 6 и 7.

Не один Ницше чувствовал себя роднее Гераклиту, чем Платону; и не лишена вероятности догадка, что ближайшее будущее создаст типы философского творчества, близкие к типам до-сократовской, до-критической поры [2238] .

Эти типы творчества развивались на самой границе бреда; но вряд ли они больше отрывались от реальности, чем проекты, которые осуществились на деле. Образ мышления, более свойственный религиозному пророку, чем философу или естествоиспытателю, легко совмещался с лидирующей ролью в литературе, науке и политике 1920-х. Примером может быть Константин Циолковский, вошедший в советские учебники истории как основоположник отечественных успехов в космосе. В его рукописях синкретический мистицизм соседствует с естественно-научными рассуждениями, и все вместе напоминает таких современников, как Шмидт и Блаватская, Федоров и Вернадский. Циолковский верил, например, что смерть есть иллюзия и «все сущее не избегнет своей блаженной судьбы, […] необыкновенно прекрасной, безоблачной посмертной жизни»; что «сумма радостей больше суммы страданий […] в миллион миллиардов раз»; и что те, кто поверят в его учение, будут «вознаграждены, не скажу сторицею, это чересчур слабо, но безмерно» [2239] . Мы слышим знакомые интонации «ловца вселенной», как говорил о себе и своих последователях легендарный основатель хлыстовства; но нет фактических оснований связывать Циолковского с каким-либо определенным сектантским направлением. Сам он выразительно, хоть и неопределенно писал о влиянии «юных впечатлений, которые мы никак не можем выбить из своего ума, как не можем отрешиться и от других впечатлений, воспринятых нами в детстве» [2240] .

2238

В. Иванов. Предчувствия и предвестия — в его: По звездам. Санкт-Петербург: Оры, 1909, 196.

2239

К. Э. Циолковский. Живая вселенная. Публикация Т. Н. Желниной — Вопросы философии, 1992, 6, 135–158; сравни анализ этого круга идей в: Л. В. Карасев. Русская идея (символика и смысл) — Вопросы философии, 1992, 8, 92–104.

2240

К. Э. Циолковский. Животное космоса — Собрание сочинений. Москва, 1964, 4, 303.

ПЕРЕКРОИТЬ ЖИЗНЬ

Мы не знаем, каковы были впечатления молодости Владимира Ульянова и Владимира Бонч-Бруевича. Религиозные переживания наверняка не были чужды этим людям. В критический момент смертельной болезни Ленина, его лицо напомнило Бонч-Бруевичу распятого Христа, и он поделился своим переживанием с революционным читателем [2241] . Известен рассказ о встрече в 1890 году молодого Ульянова с двумя сектантами из тех, кого так много было на родной Волге. Между собеседниками оказалось много общего — стремление «перекроить жизнь», сплотить людей «в единую братскую семью» и устроить «рай на земле». Будущий вождь реагировал с увлечением: «Эти силы необходимо объединить и направить к общей цели» [2242] . В своих ранних работах Ленин ссылался на рост сектантства, считая его «выступлением политического протеста под религиозной оболочкой» [2243] (фразеология, разработанная еще в 1860-х годах). Ленин требовал от Бонч-Бруевича «всякие сведения о преследовании сектантов» и предлагал рассылать сектантам Искру [2244] . Бонч-Бруевич докладывал в 1903: «Сектанты охотно брали и читали революционную социалистическую литературу и распространяли ее. Отзывы о литературе были в общем весьма благоприятны» [2245] . Сектанты участвовали в доставке Искры через Румынию в Россию [2246] ; возможно, среди них были «многочисленные в окрестности русские скопцы», с которыми в черноморском поместье Раковского общался в 1913 году Троцкий [2247] .

2241

В. Бонч-Бруевич. Три покушения на В. И. Ленина. Москва, 1924, 14; Ричард Пайпс связывает это с формировавшимся культом Ленина; см.: Richard Pipes. The Russian Revolution. New York: Knopf, 1990, 808.

2242

А. А. Беляков. Юность вождя. Москва, 1958, 57–60.

2243

В. И. Ленин. Собрание сочинений. Москва, 1962, 4, 228.

2244

Неопубликованное по какой-то причине письмо Ленина Бонч-Бруевичу от 27 ноября 1901 цит. по: И. А. Крывелев. Ленин о религии. Москва, 1960, 132, 183.

2245

В. Д. Бонч-Бруевич. Избранные сочинения. Москва, 1959, 1, 178.

2246

В. Д. Бонч-Бруевич. Как печатались и тайно доставлялись в Россию запрещенные издания нашей партии. Москва, 1924, 22–40.

2247

Л. Троцкий. Моя жизнь. Москва: Панорама, 1991, 225.

Согласно воспоминаниям Бонч-Бруевича, Ленин интересовался возможностями повторения в России религиозного восстания, типа пуританской революции Кромвеля или анабаптистской революции Мюнцера. «Вам бы следовало вникнуть в материалы о тайных группах революционного сектантства, действовавших во время событий Крестьянской войны в Германии. […] Есть ли что-либо подобное в нашем сектантстве?» — ориентировал Ленин своего сотрудника [2248] . Особенно «много общего» Ленин находил между русскими крестьянскими восстаниями и апокалиптическим царством в Мюнстере 1525 года, о котором он читал у Энгельса. «Сверьте опыт. Сделайте это ответственно и как можно более трезво. Нам нужны реальные политические выводы, пригодные для практики нашей борьбы», — просил будущий вождь мировой революции [2249] . Просматривая рукописи русских сектантов из коллекции Бонч-Бруевича, Ленин был способен к довольно тонким замечаниям на исторические темы: «Это то, что в Англии было в 17-м веке. Здесь, несомненно, есть влияние той литературы, вероятно, пришедшей к нам через издания Новикова» [2250] .

2248

А. И. Клибанов. Из воспоминаний о В. Д. Бонч-Бруевиче — Записки Отдела рукописей ГБЛ, 1983, 44, 74.

2249

Там же, 75.

2250

Бонч-Бруевич. В. И. Ленин об устном народном творчестве — Советская этнография, 1954, 4, 119.