Хмара
Шрифт:
Наташа с матерью ничего, и хлеба, себе не привезли. Петр Сергеевич запретил им брать государственное добро. Мне стыдно было признаваться, что я ездила за хлебом в «Заготзерно». Но, с другой стороны, дурного тут нет, это не воровство, а делалось с разрешения властей. И правильно решили: лучше раздать хлеб людям, чем сжигать его или оставлять немцам.
Наташа с отцом поехали в Каменку, а кавалерийской части, в которой служит Петр Сергеевич, уже нет на месте. И в Никополе ее не нашли,
Впервые видела Петра Сергеевича таким озабоченным и растерянным. Рана у него еще не зажила, он с трудом одевает и снимает шинель.
На рассвете поднялась стрельба на западном конце Знаменки. Говорят, сунулась немецкая разведка. В перестрелке убит председатель сельсовета Плешивенко И. И. Он оказался на месте перестрелки случайно — шел, рассказывают, в степь, чтобы поджечь скирды хлеба.
Все военные спешно уезжают из села. Вместе с ними наши партийцы, и Наташа с отцом, наверное, уже уехали.
Соседи готовят бочки и ведра с водой на случай пожара. Мы тоже приготовили. Мама места себе не находит — то в дом, то из дому, и я вздрагиваю от каждого стука ставни. У всех нервы натянуты до предела.
Как ни удивительно, но я перестала бояться. Нервничаю, но страх ушел. Слишком много пришлось переволноваться за эти дни и теперь нашло отупение. Есть не хочется, думать не хочется, только воду пью да хожу по комнатам.
Ура! Наташа никуда не уехала и не поедет, мы будем с ней вместе. Я так рада, что и сказать не могу!
Они готовились с отцом эвакуироваться прошедшей ночью. Но когда началась перестрелка, все перемешалось. Поднялась паника, кто как мог, так и удирал. Петр Сергеевич ушел с отходящей воинской частью, а Наташу с собой не взял. У многих знаменских партийцев семьи остались дома. Потому что не известно, что хуже — оставаться или эвакуироваться.
На переправе через Днепр, рассказывает Наташа, бог знает что творится. Народу и машин скопилось — тьма-тьмущая. А немецкие самолеты то и дело бомбят и обстреливают переправу. Убитые прямо в воду падают, никто их не вылавливает — не до того. Так и плывут по течению. Ужас какой! До каких жутких времен мы дожили.
Наташа будет жить у нас несколько дней. У них, на Сахарной улице, которая близко к центру, часто останавливались на постой воинские части. И немцы, скорей всего, тоже остановятся. Наташа боится, что ее, как комсомолку, сразу заберут. А у нас, на Лиманной, поспокойнее. То ли завернут до нас, то ли мимо черти пронесут.
С приходом Наташи полегчало у меня на душе. Наташа, она верная, надежная. Хоть я и злилась временами на нее за параллелепипедность и излишнюю придирчивость, но лучшей подруги мне не найти.
Нагрянула
Дошли и до нашей Лиманной. Вломились в хату двое в форме табачного цвета. Один стал разговаривать с мамой, лопочет по-своему и тычет пальцем в грудь то себя, то маму. А второй тем временем открыл сундук и давай шуровать. Все перерыл, но взял только новые брюки Георгия. На глазах у нас это делалось. Пока они расхаживали по хате, мы с Наташей стояли ни живы ни мертвы. Уходя, они помахали на прощание ладошками и прихватили на веранде решето с виноградом. Спасибо, хоть нас самих не тронули. Мама надоумила: обрядились мы в самые старые юбки и кофты, головы повязали платками по-старушечьи, а лица натерли печной золой — стали серые да страшные.
Немцы обходят хаты и забирают продукты. Войдет по двор и кричит: «Матка! Яйка, млеко…» Значит, подавай ему яйца и молоко. А то просит: «Ко-ко-ко!..» Давай, значит, курицу. А свиней не просят, идут в хлев, хватают и — на машину.
Людей пока не трогают. Когда немцы входили в село, говорят, их приветствовали хлебом-солью Гришка Башмак, Эсаулов, братья Гельмели и Семен Прикладышев. Я не удивляюсь, что возрадовались Эсаулов и Башмак — это бывшие кулаки. Но Гельмели и Прикладышев — вот где гады оказались!
Сегодня мы с Наташей осмелились выйти на улицу. Оделись во все старушечье. Видели танки с крестами на башнях, большущие грузовики, на которых нарисованы разные чудные фигурки, а на радиаторах прикреплены подковы. Оказывается, кроме немцев бог принес к нам итальянцев (это их ослы-то!) и мадьяр (в форме табачного цвета), и румын (в беретах).
По селу расклеены приказы, в которых грозят: 1) за ходьбу после 8 часов вечера — расстрел, 2) за хранение оружия — расстрел, 3) за связь с партизанами-расстрел, 4) за неисполнение приказов немецкого командования и местного самоуправления — расстрел.
Вернулся мой отец. Обросший, оборванный, грязный, зато живой и невредимый. Мама твердит: «Слава тебе, господи!» Отец говорит, их нестроевая стариковская часть отступала вместе со всеми, но попала в окружение.
Наташа ушла домой. За ней приходил ее братишка Гришутка, сказал, что немцы с ихней улицы съехали.
Появился еще один приказ: 1) снести все награбленное в места, откуда оно было взято, 2) приступить к сельскохозяйственным работам, 3) работать, как и прежде, в колхозах, существование которых допускается немецким командованием до окончания войны.