Хмельницкий.
Шрифт:
— Что-нибудь срочное? — спросил Хмельницкий. Он был уже совсем одет, как для боевого похода.
— Да, уважаемый пан подстароста, егомость вельможный…
— Говори прямо: привез приказ о выезде моего отряда?.. — перебил Хмельницкий откормленного юнца.
— Есть приказ. Пускай пан… сию же минуту пошлет гонца в Звенигородку… чтобы отменили казнь тамошнего надсмотрщика московитина.
— Так велел пан староста?
— Да. Я его джура и гонец… С егомостью паном региментаром из-за тамошнего надсмотрщика поссорились… Пан обязан спасти жизнь человека. Утром его казнят на колу, если вовремя не получат этот приказ пана старосты.
— Пан Мусий! Кто у нас лучше всего ездит? Самый быстрый… Нет, лучше послать двоих с подменными лошадьми! Немедленно…
— Тогда мне придется поехать, пан Михайло! Сам должен доставить этот разумный приказ пана старосты, — произнес Мусий Горленко, подойдя к Хмельницкому.
— Ты? — И Хмельницкий взял казака за плечи. Глянул ему в глаза, привлек к себе и крепко поцеловал. — Садись на моего коня, своего бери для подмены.
— Добро, пан Михайло, сделаю так, как велите. Жизнь Гната теперь зависит от быстроты самого лучшего нашего жеребца… Василия возьму с собой.
Хмельницкий в знак согласия только кивнул головой.
7
После завтрака по богуславской дороге приехала верхом пани Софья Ружинская со своей свитой. Ее сопровождал возмужавший за эти годы, бравый ротмистр коронных войск Самойло Лащ. После известных событий в Чигирине Хмельницкий не встречался с Лащом, но с тех пор они затаили в душе злобу друг против друга и решили при случае свести счеты. Однако нынешняя встреча не благоприятствовала этому, да и времени уже уплыло немало с той поры. Хмельницкий сейчас встретился с солидным ротмистром, а не с желторотым воробьем, а Лащ увидел перед собой не простого слугу, а полновластного подстаросту, доверенного человека воеводы Даниловича.
Хмельницкий, в сопровождении своего вооруженного отряда, встретил гостей у моста возле реки Рось. Пани Ружинская не могла бы пожаловаться на недостаточное внимание к ней подстаросты, который с достоинством великосветского кавалера, опередив ротмистра, ловко освободил ногу княгини из стремени, подал ей руку и снял пожилую амазонку с коня. В эту торжественную минуту подъехала роскошная карета Даниловича, и Хмельницкий почтительно водворил перемерзшую в седле пани на мягкие подушки. Впрочем, княгиня села в седло, только подъезжая к Корсуню, и подстароста это определил по свежей лошади, даже и не вспотевшей. Но и этой мили было достаточно, чтобы амазонка хорошо прочувствовала крепость крещенских морозов. Хмельницкий, почтительно улыбнувшись из-под своих подкрученных усов, поздоровался с княгиней, и карета тронулась через мост дальше.
— Имею честь приветствовать уважаемого пана подстаросту! — воскликнул бравый ротмистр, соскочив с коня.
— Мое искреннее почтение многоуважаемому ротмистру пану Самойлу… — учтиво ответил Хмельницкий, холодно пожимая руку молодому шляхтичу.
По их глазам было видно, что они хорошо помнят об их неприятной размолвке. Но ни одного слова не проронили ни тот, ни другой. Некоторое время они шли пешком, потом сели на коней и поскакали за каретой… Хмельницкий во время всей этой церемонии по мелочам, почти неуловимым, почувствовал, что с ним опять обращаются как с неравным, и переживал обиду.
— Пан подстароста! — раздался тревожный крик из-за моста.
Хмельницкий осадил коня. Вместе с ним остановился было и Лащ, но тут же передумал и поскакал догонять карету.
— Что стряслось, Василь?
К Хмельницкому подъехал на его взмыленном коне молодой и ловкий челядинец Чигиринского подстароства Василь, которого вместе с Горленко он ночью послал в Звенигородку.
— Беда, пан… пан…
— Говори: опоздали?
— В Вильшане нас, точнее — пана Мусия, задержала охрана старосты. Как ни упрашивали, ни умоляли, даже на коленях стояли перед старшим, не отпустил, проклятый, прошу прощения. И старосту будить не позволил… Вот такое-то дело… Пока сам Данилович, проснувшись под утро от нашего крика, не расспросил, в чем дело, и не отпустил нас… Но, прошу прощения, псу под хвост эту милость старосты…
— Ну… И где сейчас пан Горленко? — нервничая, допытывался Хмельницкий и, сам не зная зачем, обернулся в сторону замка Даниловича.
— Мчались так, что даже одного коня загнали. А застали… несчастного уже на колу, — сказал юноша и зарыдал.
— Как? — с ужасом переспросил Хмельницкий. — Яцко верно говорил: пану виднее, где справедливость и где человеческое право…
— Ясно, что так.
— Ну, а что же с Мусием?
— На всем ходу вскочил в толпу шляхтичей, упал к голым, еще теплым ногам покойника, казненного на колу… Потом поднялся, как безумный. Волосы взъерошились на голове. А сам бросает свою шапку под ноги мертвому, кланяется ему… И вдруг хватается за саблю… Вот клянусь богом, пан подстароста, что именно так и поступил.
— Что же натворил он в припадке бешенства? — с дрожью в голосе спросил Хмельницкий.
Василь переступал с ноги на ногу, не решаясь рассказывать дальше.
— Говори все! — приказал подстароста.
Он понял, что допустил оплошность, поручив это дело своему слишком горячему казаку. И нимало не осуждал поступок Мусия.
— Но, уважаемый пан, знаете, какой он. Это же Мусий Горленко!.. Вскочил на своего коня и точно ошалел… Как молнией сразил пана, который издевался над покойником, советуя ему возвращаться в Москву… Шляхтичи разбежались, подняли тревогу. А пан Горленко лишь крикнул мне: «Гони к Хмельницкому и обо всем расскажи!» Велел передать жене, чтобы с сыном Лазорком возвращалась домой в Прилуки, на левый берег Днепра. А мне, говорит, одна дорога — в Могилев, к белорусам. Хватит уже терпеть!..
— Безумство! Без шапки по такому морозу! Посоветовал бы ему, дураку, хоть на моем коне ускакать…
Часть пятая
«Кровавое крещение»
1
Вмешательство гетмана спасло юных «Хмелей» от наказания за срыв в коллегии рождественского торжества, посвященного чествованию вооруженных сил Польши. Но отцы ордена знали, кто был настоящим вдохновителем этой ребелии. Сын чигиринского подстаросты Зиновий-Богдан Хмельницкий, этот птенец кукушки в чужом гнезде, надоумил Станислава Хмелевского написать возмутительную, недостойную чести шляхтича оду, да еще и прочитать ее не на латинском, а на польском языке. Пан Хмелевский — знатный шляхтич, занимающий видное положение в государстве, в сейме, владеющий крупными имениями, и сыну такого знатного человека не грех простить некоторые шалости, пусть даже и совершенные в стенах святого братства. Но хлопу, вышедшему из среды неунимающегося бунтарского казачества… никакого снисхождения…
Не желая обострять свои отношения с шефом братства Станиславом Жолкевским, прелаты разработали свой особый метод наказания Хмельницкого. Учителям было строго приказано не только ни в чем не потворствовать хлопу, сыну чигиринского подстаросты, но и проявлять явное пренебрежение к нему и непреклонную строгость. Богдан понимал, что его хотят рассорить со Станиславом, оказывая тому во всем предпочтение. Хмелевский, чувствовавший перемену в отношении к Хмельницкому наставников коллегии, старался быть еще более внимательным к своему другу, но Богдан нервничал, старался уединиться или вовсе уходил из дому. У него даже пропало желание заниматься.