Хмельницкий.
Шрифт:
— Как хорошо, что пан польный еще застал меня здесь, — первым заговорил Вишневецкий. — И у меня теперь есть возможность…
Но Потоцкий махнул рукой:
— Прошу извинить меня, пан Еремия, я еще никогда так не уставал в дороге, как в этот раз. На Лубенщине… Там искали мы и вашу милость. И подумали, не ретировался ли пан Еремия подальше от взбунтовавшихся лубенских хлопов, оказавшись здесь под защитой чудесной крепости пана Станислава.
— Узнаю очерствевшего от побед пана Николая Потоцкого. Ослепленный кровавыми победами на Украине, пан польный гетман позволяет себе унизить достоинство шляхтича, даже воеводы, такого же гостя, как и он, его милости пана коронного гетмана…
Вишневецкий гордо отошел в сторону, сдерживая возмущение. Опомнился Потоцкий, хотя и с опозданием. Ведь и после заседания сейма польской шляхте приходится заниматься государственными делами и договариваться об участии в надоевшей двадцатилетней войне иезуитской коалиции. Именно Еремии Вишневецкому пришлось ехать с новым пополнением польских и казачьих войск в Вену, в ставку цесаря.
Вишневецкий любил даже в домашней обстановке одеваться как казацкий старшина. В такой одежде он ездил и в Вену: в легком, светлом шелковом жупане, перетянутом красным кушаком, в коричневых бархатных шароварах и сафьяновых сапогах с медными подковками и серебряными шпорами. Сейчас он был одет так же. А за поясом у него торчал самопал работы голландских мастеров — подарок венского цесаря! Этот самопал, инкрустированный лучшими мастерами Голландии, предназначался не для войны. Сейчас инкрустация местами выкрошилась, но это нисколько не испортило красоты оружия. Не для забавы служит оно лубенскому властелину, а для вооруженных набегов и усмирения казацкой вольницы.
В гостиную вошел Конецпольский. Как вежливый хозяин, приветливо поздоровался с польным гетманом, одарив его улыбкой и не поскупившись на комплименты, хотя все это — лишь жесты вежливости дипломата. Входя в гостиную, Конецпольский услышал словесную перепалку двух прославленных военных мужей. Но он не подал вида, словно ничего не слышал. Они оба нужны коронному гетману в проведении его сложной политики.
— Пан польный гетман, вижу, только что с седла? Чем по-о-орадует нас пан Николай, какие но-о-овости п-привез нам с безбрежных приднепровских степей? — сразу начал деловой разговор Конецпольский.
Двое слуг помогали Потоцкому раздеться. Тут же подошли к нему две девушки с миской воды и полотенцами. Такое внимание хозяина польстило гостю. И его серьезное лицо расплылось в улыбке.
— Нех пан Еремия простит мою горячность. Наш брат воин грубеет на поле брани, — извинялся Потоцкий перед Вишневецким.
Вишневецкий будто забыл уже об обиде. Ведь ему не терпелось узнать о своих лубенских угодьях, вытоптанных копытами лошадей гусар и взбунтовавшихся казаков. С прошлой осени не был дома!
Военные вихри в прибрежьях Днепра не на шутку встревожили обеспокоенную государственными неурядицами шляхту.
Прибывший с Украины Потоцкий был желанным гостем Конецпольского. Коронный гетман пригласил гостей к обеденному столу, любезно предложив Потоцкому кресло, стоявшее рядом со своим, обложенным подушками. Вишневецкий ради такого торжественного случая велел своему слуге снять с него пояс с оружием.
— Мы, воины, тоже не железные, а живые люди, уважаемые панове. И я приехал сюда отдохнуть, подписав с казаками последнюю ординацию [8] . Своему брату поручил закончить усмирение хлопов на Поднепровье, — снова заговорил Потоцкий.
8
соглашение (польск.)
— Кажется, подписанием соглашения будто бы закончено и усмирение, уважаемый пан польный гетман? — удивленно произнес казначей Лещинский.
— Нет, нам удалось только сломить упорство взбунтовавшихся приднепровских хлопов, уважаемый пан казначей. Усмирение будет продолжаться. Дай-то бог, чтобы мы справились с ними в течение года! — поправил гетман Лещинского.
— По-огодите, панове. Как это — только сломлено?.. Ведь вы уже подписали т-такое соглашение с казачеством! Сам пан Хмельницкий, самый умный, с-способнейший из ка-азаков, подписал эту хар-ртию…
— Уважаемый пан коронный гетман, может быть, нам придется еще и не одну хартию подписывать! Этот возвеличенный королем писарь Хмельницкий действительно подписал ординацию. Но, подписывая ее, смотрел волком. Я вынужден был отстранить его от должности войскового писаря.
Удивленный Конецпольский пригубил бокал и поставил его на стол. Ведь он нездоров! А может быть, рисуется перед гостями, особенно перед польным гетманом? Потоцкий не последовал его примеру. Он отдавал должное этому божественному напитку.
— Пан Нико-олай может еще и о-отменить свое решение в отношении Хмельницкого! Очевидно, сможет? — с ударением произнес Конецпольский.
— О нет, уважаемый пан коронный! Этот хлоп и сам не возражал, чтобы его направили в Чигиринский казачий полк.
— По-олковником или писарем?
— Я назначил Хмельницкого сотником вместо Сидора Пешты. А этого способного и преданного нам казака назначил полковым, есаулом! Писарем у чигиринских казаков и впредь будет пан Чаплинский, ваша милость пан Станислав…
Какое-то мгновение Конецпольский как будто бы не понимал Потоцкого. Зазвенел бокал, случайно задетый рукой коронного гетмана. А он только свел на переносице густые с проседью брови, стараясь уяснить себе мотивы отстранения Хмельницкого, которыми руководствовалась несогласная с ним знатная шляхта и принадлежавший к ней польный гетман. Эти действия Потоцкого задевали честь коронного гетмана, который посоветовал королю назначить Хмельницкого писарем реестрового казачества. Он окинул взглядом сидевших за столом гостей. Казначей любезно улыбнулся канцлеру и тут же склонился над тарелкой.
А Вишневецкий после этого сообщения Потоцкого стал внимательнее прислушиваться к разговору его с Конецпольским. Только литовский князь Сапега, словно назло хозяину, раскатисто засмеялся.
— Не в ту заводь бросил пан польный гетман зубастого хищника! Ха-ха-ха! Вот так додумался пан Николай, генерального писаря назначил сотником, да еще в такой полк. Если это наказание, то разрешите спросить, за какие провинности? Да теперь казаки будут считать полковника Хмельницкого таким же братом по несчастью, как и они! Очевидно, и разжаловал его в сотники? А как сейчас посмотрит на это король, который так торжественно провозгласил его полковником? Не к этому ли стремился и сам хлоп, воспитанный в иезуитской коллегии?