Хмельницкий.
Шрифт:
Граф Конде даже кубок не поставил, а бросил на стол. Вокруг шатра поднялась какая-то суматоха.
— Что здесь? — воскликнул Конде.
К шатру подбежали казаки и французы из охраны графа. Но их опередили несколько забрызганных грязью всадников. Один из них соскочил с коня.
— Где Богдан Хмельницкий? — раздался молодой, немного охрипший голос.
— Я тут… Не снится ли мне? Кого я вижу? Петро Дорошенко!.. Что случилось дома?..
— Да нет, пани Ганна еще не умерла, пан Богдан, хотя дни ее уже сочтены. Там такое творится, в нашем Субботове… Но и тут тоже не лучше… Полковник Пшиемский
Часть третья
«Рубеж сомнений, раздвоения и терзаний»
1
Не в таком бы настроении возвращаться Богдану в родные края!..
Почти целый год пришлось, как изгнаннику, рисковать своей жизнью на воине в далекой Франции. Но прошлого не вернешь, не поднимешь настроения только тем, что снова оказался на знакомой еще с юных лет окраине Варшавы.
Усталость, особенно тяжелые душевные переживания наложили свой отпечаток на лицо Богдана. Не прошла даром и бешеная скачка, когда он мчался от берегов Северного моря, опережая дни и ночи.
Это поспешное путешествие началось так же внезапно, как и наступившее затмение солнца. В этом захватывающем явлении природы он видел грозное предзнаменование. Тяжелые мысли, вызванные известием Дорошенко о сгустившихся тучах над Субботовом, как эти черные шторы на солнце, омрачали его душу. Что творится в мире, куда исчезли порядочность, честность в человеческих отношениях? Умер Конецпольский, вместе с ним ушли и его обещания, заверения. Покойного ни в грош не ставит даже родной сын! Сгустились тучи над могилой коронного гетмана, а, как известно, вместе с тучами приходят бури!
Подлый, ничтожный доносчик! Удастся ли опередить его, как солнце опережает тень луны? А надо бы любой ценой опередить Пшиемского, чтобы он не запятнал его воинскую честь подлой клеветой!
Хмельницкий не находил успокоения. Правда, сообщение Дорошенко скорее было лишь его предположением. Он уехал из Субботова, зная только о намерении Чаплинского вернуть староству принадлежащие ему угодья, якобы захваченные покойным Михайлом Хмельницким. А это угрожало спокойствию семьи Богдана, могло кончиться, разграблением нажитого им добра.
Вооруженные жолнеры староства, зная о намерениях Чаплинского, готовы в любую минуту приступить к разгрому усадьбы. И нет ничего удивительного в том, что они, подстрекаемые выкрестом корчмарем Захарией, напали на сына Хмельницкого Тимошу, который мчался по улицам Чигирина к Тясьмину. Они остановили его, стащили с седла. Подстароста Чаплинский, не отличавшийся особой отвагой в военном деле, остервенело отстегал плетью Тимошу.
Хмельницкий и Чаплинский повздорили еще до сражения у Кумейковских озер. Пренебрежительное отношение Богдана Хмельницкого к Чаплинскому, словно короста, глубоко въелось в его душу. Этого Чаплинский не забудет и не простит ему, пока жив. Вот и хотел отомстить Хмельницкому, сгоняя злость хотя бы на его сыне. Что теперь может сделать ему Хмельницкий, банитованный любимец короля!
А тут в Чигирин
Ганна лежала тяжелобольная — у нее парализовало руку и ногу. Но она просила Мелашку не сообщать Богдану о ее недуге. В то же время она понимала, какое страшное несчастье нависло над их семьей, и советовала именно об этом известить мужа. Ее так измучила болезнь, что свет был не мил. Какое горе навалилось вдруг! А у нее ведь дети. Что будет с ними, как будут жить? Скорее бы вернулся отец!..
С волнением и тревогой она говорила об этом с Мелашкой. Чаплинской все-таки напал на гумно с необмолоченным хлебом. Услышав об этом, Ганна потеряла сознание и, не приходя в себя, скончалась…
2
Богдан Хмельницкий, терзаемый тревожными думами, еще не знавший о постигшем его горе — смерти жены, подъезжал к Варшаве. Небольшой отряд отважных чигиринских казаков с подменными лошадьми и старшиной Петром Дорошенко, сопровождавший Богдана, проезжая по дорогам Польши, не вызывал никакого подозрения. В это тревожное военное время столько воинов передвигалось с запада и с востока! Дороги, ведшие в Варшаву, особенно были забиты разными воинами.
Богдан Хмельницкий вспомнил о корчме Радзиевского, находившейся на окраине Варшавы, о которой распускалось много всяких слухов. Вспомнил о благосклонном отношении к нему ее молодого владельца Иеронима Радзиевского (теперь известного государственного деятеля!), который неоднократно гостил у него в Субботове. Этот энергичный, жаждавший действий человек, кажется, является сторонником короля, а не шляхты.
Именно к нему и решился обратиться со своими жалобами Богдан Хмельницкий. Богдана больше всего беспокоила мысль, удастся ли ему опередить полковника Пшиемского, помешать этому подлецу оклеветать его.
— Тебе, Петро, придется остаться с казаками да почаще заглядывать ко мне в корчму тоже, — приказал он Дорошенко, прерывая тяжелые мысли. То ли его тревожила неизвестность, то ли им овладевало чувство страха. Неприветливой и чужой показалась ему столица государства, терзаемого беспокойными войнами.
Но в корчму Богдан зашел с высоко поднятой головой, как подобает сильному духом воину. Ведь в пароде неспроста говорят: на слабого, шелудивого пса свои суки, как на врага, оскаливают зубы! Рукой поправил сивую смушковую шапку с длинным малиновым донышком, — пусть видят, что вошел не какой-нибудь прощелыга, а полковник! В самой большой светлице корчмы облюбовал себе стол со свободными четырьмя дубовыми скамьями. И радовался, что может по очереди накормить и своих казаков.
— Подать вина и закуски на четверых! — потребовал он, словно находился в корсунской или чигиринской корчме.