Хмельницкий.
Шрифт:
— Дети мои! — торжественно, с дрожью в голосе, произнес монастырский священник, который до сих пор молчал, больше прислушиваясь к нарастающему шуму войны, чем к разговору старшин. — Увезем детей пана Богдана в нашу обитель, построенную в честь его матери Матрены. Десницей божьей защитим ее внуков за высокими стенами в лесу. Есть у нас и кое-какое оружие… А к их отцу советую отправить на всякий случай несколько смельчаков. И да расточатся врази брата нашего во Христе Зиновия-Богдана…
Карпу Полторалиха вместе с несколькими казаками поручили сопровождать детей Хмельницкого и старуху Мелашку. Настоятеля прихода тоже посадили на коня, вооружив его рогатиной…
Не успели кривоносовцы опомниться после отправки детей Хмельницкого в монастырь, как на хутор с трех сторон началось наступление гайдуков Чаплинского. Пешие гайдуки двигались снизу, от реки. Отбиваться от них конным казакам было не с руки. А приказать казакам слезть с коней тоже рискованно.
— Оставить усадьбу, казаки! — крикнул Максим Кривонос. — Айда к перелеску! Да рубите гайдуков, как врагов! А главное, надо не упустить зачинщика этого беззакония!
— Разве в темноте узнаешь его?
— Руби, Роман, каждого, не пропустишь и подстаросту! — посоветовал Филон Джеджалий.
— Но не увлекаться, казаки! Нас горсть. Мы должны задержать их, чтобы дать возможность Карпу спасти детей и пани Мелашку. А потом и ускачем в лес, на Каменец, к своим подолянам, — приказал Максим Кривонос.
Когда на улице разгорелся бой, гайдуки старосты уже подожгли усадьбу Хмельницкого. Завыли собаки на привязи, мычала скотина в хлевах.
— Пойду выпущу скотину, — помчался Филон Джеджалий к скотному двору.
— Если успеешь! Уже бой идет, сам будешь пробиваться к своим! — приказал Максим, выхватывая из ножен саблю.
…Чаплинский знал о том, что где-то на Украине находится канцлер Осолинский. Надо спешить, ведь канцлер поддерживает стремление короля в его намерении вступить в войну с турками, в которой не последнюю роль должен играть Хмельницкий. Подстароста торопился закончить свое черное дело. Он приказал сжечь всю усадьбу Хмельницкого.
— Не оставлять и следа от гнезда этого мятежного ворона-изменника! — орал приходящий в ярость подстароста, мечась с факелом в руке.
А в этом «гнезде» осталась лишь одна Гелена. Может, ей было жаль расставаться с домом, в котором выросла? Или растерялась, снова оставшись сиротой? «Не уйду, — думала она в отчаянии, — не оставлю одинокой в могиле свою матушку Ганну! Пан подстароста не посмеет тронуть меня, шляхтянку. Да и ухаживал он за мной в Чигирине, на ярмарке, не как за своей пуречкой…» [21] Когда же гайдуки с трех сторон подожгли солому и сухой хворост, чтобы сжечь дом, Гелена выбежала во двор и стала умолять не делать этого. Один из гайдуков бесцеремонно схватил за рукав неосторожную девушку. Она резко вывернулась, вырываясь, и, полуодетая, столкнулась с подстаростой.
21
дочерью (польск.)
— Что вы делаете, негодяи?.. Ведь она шляхтянка! — накричал на гайдуков Чаплинский, подхватив девушку.
Он вмиг сорвал с себя керею, накинул ее на голые плечи Гелены. Взяв девушку под руку, повел ее вниз, к реке, где стояли челны. Покорилась ли она ему, или сама поняла, что стала уже взрослой шляхтянкой и должна искать собственных путей в жизни, связывая свою судьбу с судьбой других людей в этом беспокойном мире?..
Дом Хмельницкого запылал в костре безумной мести спесивого шляхтича.
6
Радзиевский, устраивая свидание Хмельницкого с королем, пытался трезво оценить неблагоприятные для полковника условия, сложившиеся в стране. Варшава — столица! Именно в ней плетется сеть коварных политических интриг, ополячивания украинского народа. Именно тут решается и его, Богдана, судьба.
— Может быть, пану наказному атаману лучше в закрытой карете поехать на свидание с его величеством королем Владиславом? — советовал предусмотрительный и опытный в подобных делах дипломат Иероним Радзиевский.
— Мне нечего прятаться в карете, я не преступник, а наказной атаман его величества короля Речи Посполитой! — возразил Богдан Хмельницкий. — А если нападут на меня, буду отбиваться! Пусть жители Варшавы увидят, как шляхтичи воздают почести воинам королевской службы. Я здесь отстаиваю честь своего народа. Заодно и свою жизнь защищаю…
На свежем гнедом коне из конюшни Радзиевского Богдан ехал рядом с каретой сановника. Пятеро казаков во главе с Петром Дорошенко ни на шаг не отступали от кареты, составляя своеобразный кортеж. Для варшавян это было привычно. Еще продолжались бурные заседания сейма, по улицам столицы проезжали сенаторы из провинций необозримой Речи Посполитой. Сопровождение у сенаторов всегда было пышным.
Заранее предупрежденный, король готовился к встрече с Хмельницким. Не много осталось у него прославленных полковников, которых он мог бы принять как своих доброжелателей. Его нескрываемые симпатии к казакам приводили к козням и заговорам сенаторов против него. А это не только нервировало, но и серьезно настораживало Владислава, принуждая его подбирать себе преданных сторонников. Король приказал маршалку двора никого, кроме Хмельницкого, не принимать — он болен!
Богдан тоже волновался, вспоминая о разговорах с Радзиевским в корчме. Трагедию своего положения, опасность, нависшую над семьей, позорное изгнание из родного дома он воспринял как тяжелый крест, взваленный врагами на его плечи. Но нести ли это бремя — решит после встречи с королем. На разъезжавшие по улицам Варшавы кареты сенаторов не обращал внимания. Он был погружен в думы, как полководец окруженной врагами армии.
Король ждал приезда Хмельницкого. Когда ему доложили о прибытии Радзиевского с казачьим полковником, поспешно кивнул головой. Тут же поднялся с кресла, пошел навстречу, хотя дверь была еще закрыта и шагов не слышно было. «Разве он не в полковничьей форме? Или шпоры у воина заржавели в далеких походах?..» — подумал Владислав.
Но в этот момент дверь, как всегда во время приемов, резко открылась, зазвенели шпоры. Иероним Радзиевский вежливо пропустил Богдана Хмельницкого к королю, ожидая, когда тот пригласит и его.