Хочу тебя любить
Шрифт:
– Постоянно, – уверенно гнет Кир. – Только вошла в дом, сразу свои порядки ввернуть попыталась. Та же херня и в академии. Я бы, может, и не трогал тебя, но ты ведь… Ты же, девочка, тонкий провокатор и хитрый манипулятор. Хочешь, чтобы только по-твоему было. А если не получается, грязно играешь.
– А ты нет? – я в таком шоке от его слов, что могу лишь нападать в ответ. – Ты не грязно играешь?
– Я не играю. Это ты понять и не можешь.
Молчу. Пытаюсь переварить. Какие-то чувства в его
– Так зачем ты это сделала? А? – повторяет Бойка тише. – Если сейчас сама пришла? М? На хрена протащила тогда через ебаный ад? – надвигаясь, упирается лбом в мою переносицу. Еще тише выдыхает: – Зачем?
– Трудно объяснить… – шепчу, прикрывая глаза. – Испугалась, ступила, обезумела… М-м-м… Хватит, – давлю ладонями в каменную грудь, чтобы оттолкнуть. – Пусти.
– Не пущу…
– Кир…
Чем отчаяннее я упираюсь, тем сильнее он напирает.
– Ты, блядь, не понимаешь, что я тогда чувствовал? Ты, блядь, не понимаешь?! – не повышает голос, но этот грубый, отрывистый и хлесткий речитатив звучит громче крика.
Пробирает до дрожи.
– А ты? – снова позорно атакую в ответ. – Представляешь, что я чувствовала тогда на набережной? Когда ты выразил свое ко мне отношение! Представляешь?!
– Представляю! Думал об этом днем и ночью. Много дней и ночей!
– И?
– Мне жаль. Очень жаль.
Надо признать, я удивлена. Не потому, что он сожалеет, а потому что выдал это вот так просто. Но еще более меня шокирует, когда Бойка выдыхает четко и уверенно, словно клятву:
– Больше не повторится. Никогда.
– М-м-м… Хорошо… Еще момент. Не смей больше меня рисовать для игры!
– Хм… Что за дрифт на повороте? С дымом сразу в четвертый ряд, – похоже, искренне не понимает, как я перескочила со всей той жести, что мы натворили, на работу. – Конечно, нарисую. Нарисую, блядь, еще не раз!
– Не имеешь права…
– На хрен эту тему сейчас, – грубо перебивает. Дергает и сжимает не менее жестко. – Давай, скажи мне.
– Что сказать?
– Зачем пришла? Почему дала? Почему сегодня? Что изменилось?
Вот теперь я, как любит выражаться Кир, прямо-таки охреневаю.
– Что за вопросы? Прекрати меня допрашивать!
– Центурион!
– И не рычи на меня!
– Что ты чувствуешь? Что ты, блядь, чувствуешь ко мне? – долбит, яростно вбивая в меня каждое слово, будто гвоздь.
– Ничего такого, что стоило бы сейчас озвучивать.
Но он словно не слышит. Горя какими-то эмоциями, ломится напролом.
– Ты меня… М-м-м… Да?
– Заткнись!
– Скажи это слово!
– Не понимаю, о чем ты!
– Центурион…
– У меня имя есть!
Злюсь, но когда он его
– Варя…
Вздрагиваю и покрываюсь мурашками.
– Молчи! – прошу с очевидным отчаянием. А потом и вовсе прибегаю к уловке, которой никогда в жизни не пользовалась: – Плохо себя чувствую… Очень плохо… Пусти!
Кир резко отступает. Соскакиваю со стула, как только освобождает пространство, и несусь в ванную.
– Что болит? – не отстает, но звучит совсем иначе.
Ужас, как стыдно, что заставляю его волноваться. Однако тормознуть уже не могу.
«…хитрый манипулятор…»
Неужели он прав?
– Любомирова? – не дает закрыть дверь. Полосует взглядом, когда я свой поднимаю. – Что тебя беспокоит?
– Я просто устала, – сдаваясь, выдаю полуправду. – Почти четыре утра…
– Ночи.
– Это как посмотреть…
– Давай смотреть, – пауза, будто он привычный мат в кои-то веки опускает, – под одним углом.
Не знаю, требование это или просьба… Я больше не способна к анализу. Поэтому молчу.
– Делай, – снова прерывается. Слова, что ли, подбирает… – Делай свои дела и приходи жрать. То есть, бл… Я хотел сказать, ужинать.
– Завтракать, – спорю, но смеюсь.
Бойка отзывается. Впервые с того кошмарного вечера мне улыбается. Как же это опасно! Я ведь в него снова и снова… То самое слово, которое он пытался штурмом вырвать – миллион раз.
– Окей, приходи завтракать, Центурион… Кхм… Любомирова… Э-э… Варя…
Глава 26
Разве ты не видишь?
Не видишь, блядь, как разложила меня?
Носил на себе ее кровь так долго, как только мог. Маньяк, да. Похрен. Я, воу-воу, торчу от нее. От всего этого дня на горючем кайфе. Напомню, я готов даже умереть сегодня! Лыба рожу мнет в душе, пока вытираюсь, смотрюсь в зеркало, бреюсь – для Любомировой стараюсь.
Она моя! Она моя… меджик килл-килл лав[1]. Моя. Моя же! Моя.
Она ждет. Знаю, что ждет. Но когда на выходе из ванной нахожу ее взглядом, заламывает за грудиной. Улыбаться больше не могу, такие сильные чувства сворачивают душу.
Даже курить перед сном не хочу. Ноги к ней несут. Варя смущается. Едва дохожу до кровати, без оповещения тянется к настольной лампе и гасит свет. Только внутри меня никогда не потухнет. Горит на максималках – успел заметить под приподнявшейся футболкой голые бедра.
Скользнув по прохладной простыне, жадно тащу ее на себя, прижимаю к груди, как мелкий пиздюк – родненькую игрушку, и выдыхаю в шею всю свою неизрасходованную одержимость.
– Кир… – тихо шелестит Варя. – Я больше не могу… Не сегодня, окей?