Ход кротом
Шрифт:
— Вспышка прямо!
— Да и черт с ней.
— Так на пути же падает! Вон, и второй туда же. Вот что ему стоило на двести метров левее! Теперь ночь простоим.
— Ну не переживай, Костя, на полустанке оборона крепкая.
— Так они же чинить в ночь не поедут!
— И правильно не поедут. Завелись на той стороне проклятые умельцы, теперь куда ни ехать — строго под броней и в светлое время суток. Сколько нас причесывали пулеметной очередью из кустов, сам вспомни. А ремонтеров могут и ножами порезать втихую.
— Но мы же в Тарнобжег опоздаем.
— Зачем тебе, Костя, к сроку, или невеста
— Успеешь тут, — проворчал Костя, но на лавку в тендере все же прилег.
Как и сказал машинист Григорий, чинить пути начали утром, а первый эшелон по отремонтированному участку пришел в Тарнобжег аж к полудню.
Покуда Костя, как самый младший в бригаде, бегал на вокзал за кипятком, Григорий и Александр — уже никто не звал его Сашкой — присели на сложенные шпалы. От паровоза далеко не отходили: бомбили Тарнобжег часто и злобно. Вот и ночью соколы уронили очередного «жирного», только прямо на рельсы. Прав Костя: нет бы двести метров левее, а так опять все сообщение на ночь раком.
Все через жопу, вся эта непонятная война…
Одного уронили, а прилетят его дружки — придется тягу давать по реву сирены.
Поэтому паровозная бригада не уходила далеко. День занимался солнечный, теплый. Белый домик станции, колонны, вензелябры эти, или как они там учено именуются. Люди одеваются получше нашего, а лица такие же усталые.
Ветер теплый, конец весны, лист еще зеленый.
Загадывал Григорий — дожить бы, пока деревья листьями покроются — а тут и война кончилась. Теперь бы до Львова доехать, не попавши в засаду Армии Крайовой. Поляки русских и при царе не жаловали, а уж нынче-то… На кой черт пошли воевать в Польшу, Григорий не понимал вовсе, но, с другой стороны, в Совнаркоме, небось, не дураки сидят. Видать, разведка накопала что-то такое, чего нельзя было урегулировать обычным способом. Завод по производству фосгена Григорий сам видел, привел туда эшелон тротила, сносить проклятую химию. Саперы, правда, ворчали, что-де при должной перенастройке ректификационных колонн можно удобрение выпускать, и не по-хозяйски ломать завод, за который положили полторы дивизии пехоты и бригаду танков. Но саперы всегда ворчат…
— Отцы, табачком не угостите?
Со стороны запасных путей, от платформ с горелыми грудами железа, в которых с трудом узнавались танки, подошли чумазые хлопцы в черных комбинезонах и узнаваемых шлемах с тремя полосами на голове, словно бы енот когтями погладил, а те царапины разрослись в толстые валики.
— Не курящие мы, извиняйте.
— Да без обид, — старший танкист, стоящий несколько впереди ватаги, вздохнул и сплюнул на гравий. — Видали, ночью воздушный бой шел?
— Сбитый прямо на пути упал, до утра горел, оттого и мы опоздали, — проворчал Александр, думая: вынимать учебник, или времени не хватит вникнуть в упражнение.
— Как тут вообще?
— Если бы не камарады, жопа нам. Хорошо хоть, у Гансов с польским вопросом кристальная, так сказать, политическая ясность. Приезжал чин из Берлина, прямо так и сказал: «Ни единый немец не должен пошевелить и рукой ради спасения от большевизма Польши, этого смертельного врага Германии, этого творения и союзника Франции, этого разрушителя немецкой культуры. Если бы черт побрал Польшу, нам бы следовало ему помочь!»
— И как, помогли?
— Танковый корпус и две дивизии прислали. Командиры
Танкисты заржали:
— Было дело под Циттау!
— Угощайтесь, хлопцы, раз такое. Расскажите.
Танкисты взяли культурно по кусочку хлеба да по ломтику плавленого сырка — их-то семеро, и объедать паровозников совесть не велит.
— В общем, поляки выходили из окружения конным строем. И тут на опушке штаб немецкого корпуса. Штаб, чтобы вы знали, несколько контейнеров и пять-шесть бронемашин. Поляки грамотно в лесу выждали, все же знают, что у немцев орднунг. Война войной, а обед по расписанию!
— Вот, кстати, что меня и удивляет, — кивнул Григорий. — У нас как? Раз война, то сумбур. Или воды нету, или угля, или запчастей. Мол, что поделаешь, война-неразбериха. У немцев наоборот, посмей только чего недодать. Поезда секунда в секунду по расписанию: как же иначе? Ведь война!
— Вот, паны подождали, пока с кухни миски понесут, повскакали в седла и так, прямо с пиками, налетели на броневики. Говорят, зрелище было — хоть кино снимай. Но немцев там положили немало, штаб разнесли, генералов из германского штаба поубивали. Браухича, фон Бока, еще каких-то. А командир корпуса, Гейнц Гудериан, в тот час на передовую уезжал, и не застали его поляки в штабе. Вернулся с танковой ротой и всех конников на ноль помножил. С тех пор у него партийная кличка «Крокодил Гена», потому что у той роты тактический знак на броне — крокодил.
— Отцы, за угощение благодарствуем. Будете у нас, на Вилюе, не обижайте. Пельменей наварим на весь ваш наркомат.
— Вилюй не ближний свет. Уж лучше вы к нам. Вас повезем?
— Не, царицу полей, чтоб ее…
Танкист махнул рукой в сторону подползающего маневрового локомотивчика, за которым болталась колбаса из шести-семи теплушек. Сквозь лязг и свистки поезда прорывалась, на удивление, красивая гармошка и некрасивый, не попадающий в тон, голос:
— … Ком, паненка, шляфен, Дам тебе часы, Мыло и тушенку, А ты скидай трусы…Танкист аж перекосился, сплюнул:
— Ополчение сраное, долбаные в голову соколы жеваного Свердлова! Вот немецкий панцергренадер — это зер гут, с ним хоть на черта иди. Наша кадровая пехота бывает и так и сяк, но хотя бы в атаке не отстает. А эти залегают, и хоть стреляй, сволочей. Сколько наших пожгли, когда мы голые на позиции врываемся! Покрутимся, и назад: окопы взятые занимать некому, что дальше?
— Дальше как обычно, — выпрямился самый здоровый:
— Пехота за танками не пошла — пехота пошла по бабам, а воюют нехай те, кому надо… Пошли-ка, хлопцы. Хвалятся, суки, что у них тушенка есть — пускай делятся. И трусы-часы мы их сейчас научим снимать. Чтобы не позорили Рабоче-Крестьянскую!
Танкисты расхватали ломики из ремонтного комплекта и побежали к теплушкам, откуда скоро донеслись жуткие вопли.
— Что, суки, за танками не встаете? Х*й за окоп цепляется? Стальные геройские яйца тяжело вынести на бруствер? Баб вам, соколы Свердлова? Сейчас мы вам тушенки в трусы-то напихаем! Еще и часы на манду привесим, чтобы ночью косить могли!
— Горячая дружба между родами войск, — философски заметил некий персонаж в штатском, внезапно появившийся из-за штабеля шпал. — Здравствуйте, товарищи.