Ходоки во времени. Суета во времени. Книга 2
Шрифт:
– Как, как? Просто. Лишили чувства ориентировки в поле ходьбы и втолкнули в Кап-Тартар. Куда он оттуда? Вот и выходит – сослали, выбросили.
– Значит, он не сам лишился этого? – Иван отложил пряник. – Кто же такое может сделать? Они же тогда могут сослать и других?
– Наверное, могут, – Учитель отвалился от стола, откинувшись на стену кухни, служившей для него спинкой стула, отсутствующей у табуретки. Лицо его от выпитого чая обильно покрылось бисерками пота. – Но мы о них знаем только со слов самого Дигона. Будто секта какая-то. Школа у них где-то под Коринфом. В Греции… – Сарый подумал и добавил: – А может быть, где-то на севере Африки.
– Симон тоже упоминал о ней. О секте.
Сарый кивнул, но заметил:
– Он знает не больше того.
– Сейчас он остался с Дигоном поговорить и узнать больше. Во всяком случае, когда я уходил, он с ним остался поговорить.
– По мне, – Сарый смахнул капельку с кончика носа, – так лучше туда, к ним, не соваться. У них секта – ну и пусть. Каждый выбирает своё, а чужое должно быть в стороне.
– А как же связь времён и объединение ходоков? – напомнил ученик и вновь взялся за пряник.
– Ваня, ты язва! Ты же понял меня, а язвишь. Да-а… Ещё полгода назад ты был совсем другим.
– Не полгода. Если посчитать…
– Дорога времени не в счёт, – быстро проговорил Сарый. – Это за пределами.
– Я это от вас с Симоном уже слышал. Но она здесь и здесь, – приложил Иван руку к голове и левой стороне груди. – Значит, всё в счёт, и за пределами нет ничего. Тем более дорога времени.
– Да, Ваня… Хорошо, что ты это уже понял.
Они надолго замолчали, занятые своими мыслями и отрывками воспоминаний.
У Сарыя их, этих воспоминаний, было, наверное, порядка на три больше, чем у Ивана, так как лет ученику раз в тридцать меньше, чем Учителю.
Иван отсыпался долго и со снами.
Встал к вечеру следующего дня, едва добежав до туалета.
Выйдя оттуда, заметил, что на кухне сидят Сарый и Симон, а у окна, закрыв его спиной, стоит дон Севильяк.
Триумвират. А вернее – дуэт Учителей плюс дон Севильяк, как необходимый довесок, как значащая деталь, как, в конце концов, замыкающее звено в цепи новой ипостаси Ивана – ходока во времени и КЕРГИШЕТА.
Об Учителях Иван уже кое-что знал, не всё, конечно: их настоящая жизнь пока что была для него, если не за семью печатями, то где-то по другую сторону понятных и известных Ивану событий. Но он с ними больше общался; они его попеременно или вместе наставляли, поддерживали, делились некоторыми мыслями. Между ними и учеником установился некий статус-кво, в принципе, понятный Ивану.
Другое дело – дон Севильяк.
Кто он, откуда, что собой представляет – всё оставалось где-то вне знаний Ивана, вещь в себе, некий фон во всём том событийном мире, где в последнее время занимался и жил Иван.
Учители не то не желали, не то избегали говорить о нём. За исключением, быть может, упоминания Симона, что дон Севильяк «абориген этого мира». Но это ни о чём не говорило. По большому счёту, все они были таковыми.
И иные ходоки – современники и оставившие мир живых в прошлом – также никогда не обмолвились о нём ни словом, не прошлись хотя бы вскользь по поводу очень заметной персоны, каковым был дон Севильяк.
А не заметить его было невозможно, ибо однажды увидевший его навсегда запоминал этот колоритный образ, поскольку редко в человеке сочетались сразу телесная мощь, взгляд ребёнка, артистичность и надёжность, которую можно обрести, положившись на него.
Был эпизод, когда он угодил в мешок Сола. Казалось бы, его имя должно быть у всех ходоков на устах. Но и после такого значимого события дон Севильяк словно выпадал из их бытия и памяти.
Благодаря этому, у Ивана о нём сложилось странное впечатление, что дон Севильяк подобен тени, обязательно присутствующей при всех важных событиях, представляя при этом некую броскую фигуру статиста – не более того…
И он был его Учителем – тоже.
Глядя на гостей – впрочем, какой Сарый гость, если бывает в квартире чаще и дольше хозяина – Иван почувствовал возбуждение от предстоящего разговора. Не на сходку же они просто так собрались. Что они ему сегодня ещё такого наговорят, какие секреты или тайны откроют?
Или о чём ещё промолчат или что утаят?
Трудно первые сто лет жизни, – вспомнил Иван расхожую шутку, а ему только-только тридцать.
Правда, тут как считать.
Зато за их плечами, хоть как считай, – сотни лет. Может быть, поэтому они осторожничают перед его младенческим, по их представлениям, возрастом ученика, пытаются оградить его от взрослого бытия: в меру скучного, с повседневными заботами и трудностями, с вопросами, которые надо обдумывать и принимать по ним решения только взрослым.
Эти люди повидали многое такое, чего Иван не мог даже представить себе, вот почему его проскальзывающее порой ребячество могло казаться им не более как игрой незрелого ума, баловня судьбы, вундеркинда, пока что подающего надежды, но что будет дальше – ещё не совсем ясно.
Всё это промелькнуло в голове КЕРГИШЕТА, и вместо бравады и деланного оптимизма, которыми Иван хотел было отметить своё появление среди них, он негромко поздоровался и сдержанно сказал:
– Я вас, Учители, слушаю. Вот только сделаю себе чай и…
– В холодильнике возьми, – поторопился подсказать Сарый и бросил короткий взгляд на Симона.
В холодильнике Иван нашёл еду по душе и потребности. Симон разделить с ним завтрак отказался, а дон Севильяк, осмотрев припас, выставленный на стол, громко глотнув слюну, скучно произнёс:
– Что тут есть? Одному на зуб – и то не хватит.
– Ваня не обжора какой-нибудь, – заступился Сарый за ученика.
– Вы хотите есть, дон Севильяк? – отодвинув от себя тарелку с нарезанной ветчиной и колбасой, спросил Иван.