Ходячие мертвецы Роберта Киркмана. Нисхождение
Шрифт:
– Черт, черт, черт!
Глаза его наполнились слезами, все заволокло пеленой. Он неловко обнял безжизненное и окровавленное тело Хэпа.
– Черт тебя дери, старый идиот, что ты наделал? Что ты наделал?
– Боб, хватит, – голос Бена донесся из тени позади Боба, но казалось, что Бен зовет его с другого конца света. – Боб, он мертв, он…
– БЕН, ДА ЗАТКНИСЬ ТЫ НА ХРЕН!
Сила хриплого голоса Боба удивила даже его самого. Он неожиданно расчувствовался, голова закружилась. Почему-то эта смерть особенно задела его – эта бессмысленная потеря, такая же обыденная и внезапная,
– Таким был его выбор, Боб, – произнес из темноты Бен, который стоял совсем рядом, но словно за миллион миль отсюда. – Он был отличным парнем и ушел как мужчина.
– Я мог бы… Я мог бы… ЧЕРТ! – Боб прислонился лбом к виску пробитой головы Хэпа. – Я мог бы его спасти.
– Нет, не мог.
– Я мог бы… ампутировать ее.
– Нет, Боб. Ты ничего не мог сделать. Он ушел как мужчина.
Боб попытался сказать еще что-то, но в конце концов просто закрыл глаза и позволил слезам вырваться наружу. Он рыдал примерно с минуту, а потом затих и еще некоторое время качался из стороны в сторону, не выпуская тело из рук. Затем он замер и остался сидеть на полу, несчастный, опустошенный, лишенный всех чувств. Посмотрев на Бена, он тихо сказал:
– Мы заберем его тело, устроим настоящие похороны.
– Само собой.
– Давай… Помоги-ка мне сделать носилки.
Мужчины нашли несколько досок, веревку и скотч и смастерили грубые носилки, чтобы забрать товарища обратно в город. За несколько минут они сумели разместить труп Хэпа на носилках и надежно привязать его, а когда они закончили, вытерли пот со лба и приготовились уходить, Боб еще раз взглянул на второе тело – на распростертого на полу уродливого мертвеца с разложившейся плотью и торчащими из каждого сустава костями – и плюнул на него.
А затем Боб заметил кое-что еще: за этим мертвецом, за потайной дверью в стене подвала начинался уходивший в темноту тоннель.
Боб моргнул, протер глаза и внимательно посмотрел на этот тоннель. Он был выложен кирпичом и, судя по состоянию кладки, сооружен впопыхах много-много лет тому назад. Казалось, он уходил в темноту на сотни ярдов, а может, и миль.
На самом деле, чем дольше Боб смотрел на него, тем глубже проникал в потаенные уголки его мозга невидимый мыслительный крюк: «Кто, черт возьми, его построил? Зачем? И главное – куда он ведет?»
Наконец Боб повернулся к Бену и упавшим, измотанным голосом произнес:
– Давай выбираться отсюда.
Глава пятая
Келвин Дюпре влетел в кабинет на втором этаже ратуши. Его сердце колотилось как сумасшедшее, во рту пересохло от паники. Он на мгновение остановился на пороге и быстро осмотрел комнату, которую Лилли временно выделила его семье, чтобы они могли отдохнуть перед
Угрюмые дети сгрудились вместе, но почти не разговаривали. Беттани сидела на потертом вращающемся стуле и читала измятую книгу, а Томми и Лукас устроились на полу и играли в настольную игру.
– Милая? – окликнул Келвин Мередит, которая сидела одна в другом конце комнаты и смотрела на трещину в заколоченном окне, слегка покачиваясь на складном стуле и одними губами бормоча обсессивно-компульсивную литанию – что-то разобрать было невозможно, но время от времени слышны были фразы вроде «тихо» и «засыпай», – пока мир жил своей размеренной жизнью. – Милая, все в порядке?
Келвин подошел к жене, нервно сжав кулаки.
Она ничего не ответила.
– Милая? – Келвин опустился рядом с ней на колени. – Поговори со мной. Что не так?
И снова никакого ответа – лишь безмолвные слова навязчивой молитвы.
– Послушай, милая. Помнишь, я говорил о стаде, которое формируется к западу отсюда? Его попытались остановить, но что-то пошло не так. Оно движется прямо сюда. Мы должны остаться здесь. За этими стенами нам спокойнее. Мы должны остаться хотя бы на некоторое время. Ты понимаешь?
Мередит не смотрела на него и не отвечала, она просто продолжала бормотать что-то себе под нос и тихо напевать какую-то мелодию. Тонкий луч света пробился сквозь заколоченное окно и сделал ее узкое, точеное лицо еще более суровым, чем обычно. Едва слышный шепот, скорее стон, чем песня, – ее голос, казалось, доносился из глубин колодца. Она снова и снова повторяла слова старинной колыбельной:
– Тихо, малыш мой, засыпай… Папа принесет тебе каравай.
Келвин понял, что она бормотала это уже много дней, может даже недель. Он прикоснулся к ее плечу.
– Милая? Ты слышала, что я сказал?
Вдруг жена отшатнулась от него, как будто его прикосновение пронзило ее электрическим током. Ее лицо исказилось от гнева, она сердито посмотрела на мужа.
– Я слышала, что ты сказал, Келвин, я ведь не в коме! – она нахмурилась. – Что случилось со стадом?
– Что? – он наклонил голову. – О, я не знаю. Ему попытались перекрыть путь, но от этого стало только хуже, – он ласково погладил жену по плечу. – Все будет хорошо. Не переживай, – он сжал ее руку. – Почему бы нам не помолиться об этом? Что скажешь? Давай помолимся, – он опустил голову. – Боже всемогущий, прошу тебя, услышь наши молитвы…
Его прервал дрожащий голос, донесшийся у него из-за спины:
– Может быть, хватит уже молиться?
Келвин повернулся и увидел своего старшего сына Томми, который стоял, сжав кулаки, в мокрой от пота толстовке. На худой детской шее трепетала жилка. Он был на грани – на грани взросления, на грани насилия, на грани слез.
– Мама совсем с ума сошла, совсем с катушек слетела, а ты только молишься!
– Следи за языком! – Келвина накрыло волной гнева. Мальчишка умел надавить на больное, а больного у Келвина в последнее время было немало. – У нас здесь стоит вопрос о жизни и смерти.