Ходячие. Второй шаг
Шрифт:
Егор очнулся от шороха. Небо оказалось расчерчено ровными линиями. Отведя от лица травинки, он решил, что шуршала, наверное, мышь. Заметно стемнело, значит, он проспал не меньше трех часов. Заснуть в стогу было не только опасно, но и глупо. Пока были силы, надо было искать машину, ехать, топать, ползти домой. Егор приподнял голову, но она тут же закружилась. Сено больше не грело. Приближалась ночь. Сдохнуть, что ли, здесь? Какая теперь разница. Все равно сил больше нет. Тошно.
Есть взгляды, которые «ласкают» или «буравят», но этот взгляд лениво полоснул по нему тупой бритвой. Почувствовав его, он повернул голову,
Разговаривать с диким зверем, разумеется, совершенно бессмысленно, но человеку присуще выражать свои эмоции словами. Егор зачем-то сказал этим:
– Что уставились? – и заплакал, скорее от злости на самого себя за то, что так опростоволосился с этим стогом. Потом он с трудом поднялся.
Эти молчали, не спешили сомкнуть круг. Егор старался впитать все подробности их облика, все-таки это было последним зрелищем в его жизни. Почему-то казалось, что и они смотрят на него, хотя, конечно, это не было правдой.
Всем им было хорошо за пятьдесят. Один дышал ртом, тяжело, одышливо, видимо, при жизни страдал астмой или чем-то в этом роде. Во рту у него не хватало многих зубов, а кое-где блестели металлические коронки. Другой был густо украшен татуировками, с которыми сливались проступившие вены, от чего издалека он выглядел абсолютно синим. «Поселковые пьяницы. Сидят у магазина и клянчат рупчик, – отметил Егор машинально, – счастливчики. Когда их кусали, они, наверное, были в зюзю и даже не поняли, что произошло. Просто один дурман сменился другим». Противно, что такие будут трогать его своими заскорузлыми руками. От досады Егор даже швырнул в них клок сена. Слезы текли привольно, приятно горячили щеки.
Он вскочил и, утирая их, топнул ногой, чего не делал с самого детства.
– Что уставились? Что уставились? – повторял он. – Радуетесь? Ненавижу!
Голос срывался, но Егор продолжал кричать, пугаясь собственного сипения. Он раскидал уже, наверное, все сено, на котором лежал.
– Давайте, подходите! Крысы! Мрази! Боитесь? Когда же вы все сдохнете, наконец? Как вас земля носит?
Этот в татуировках, который все-таки сделал шаг вперед, отпрянул и даже открыл рот. Повизгивая, он задирал лицо к небу, будто призывая его в свидетели вопиющей несправедливости. Его товарищи тоже пришли в волнение. Второй алкаш оглядывался на друга, казалось, сейчас он скажет: «Что с тобой? Успокойся!»
– Жрите! Не подавитесь!
– Акхм, акхм! – закашлял алкащ, даже схватился за горло.
Он стоял, как ведьмак, окруженный негодующими сельчанами, которые хотят предать его мучительной смерти, да боятся приблизиться. Тогда Егор сам подошел к алкашу, заглянул в мерзкое лицо:
– Чего ждешь, падла? Что нервы мне треплешь? – Неожиданно для самого себя, собрав последние силы, Егор ударил алкаша в нос. Тот отреагировал странно: вместо того чтобы наброситься на обидчика, заскулил и стал крутить головой.
– Ыыы-ууу-а, – жаловался товарищам алкаш, встав в сторонке. Остальные тоже отошли, сбились настороженной стайкой.
Боль проясняет сознание. Удар, от которого заныли
Эти никак не отреагировали, когда он к ним подошел. Егор похлопал в ладоши, и все головы повернулись в его сторону. Эти зашевелились. Звук их беспокоил, но они явно не знали, что следует делать. Он пощелкал пальцами у одного прямо перед носом – и не вызвал никакой агрессии, лишь волнение. Тогда он прикрикнул на них, как чабан на овец, и, хлопая в ладоши, постарался сбить в кучу. Плохо, но они все же подчинялись. И как прикажете к этому относиться? Если бы кто-нибудь посмотрел, что он делает, то решил бы, что Егор Малеев наконец-то сошел с ума. Между тем в его действиях были и смысл, и логика.
Он тыкал этих пальцами в бока и дергал за волосы. Пинал и щипал. Водил руками у них перед лицом. Одному даже щекотал в носу соломинкой. Наконец этим надоели издевательства, и они медленно пошли прочь, урча на ходу. Что ж, наверное, ему следует пойти с ними. Эти, наверное, направились в свою деревню или садоводство. Они покажут ему дорогу к еде и комфорту. Сегодня ночью он не будет спать в стогу.
Егор шел, время от времени касаясь кого-нибудь из них, и тихо смеялся. Они действительно вели его к поселению. Вдалеке показались крыши низеньких деревянных строений. Наверное, очередное садоводство. Или ферма. Много ухоженных грядок. Господи, неужели это клубника? Это определенно она. Августовская поздняя «ананасная» или «лорд». Рот наполнился слюной. Только ради одной этой клубники он должен туда дойти, не упасть по дороге. Теперь умирать – глупо. Он съест килограмма два ягод. Потом поспит и съест еще три. Потом съездит в город за наркотиками и лекарствами и переберется сюда на какое-то время. Будет есть клубнику, пока не оберет всю. У этого хозяйства роскошная ограда, железная сетка, натянутая между столбами. Через такую ограду все видно, и при этом она крепкая. Дурацкий смех все рвался наружу. Смех пугал этих. Они вздрагивали.
– Ничего, ничего. Я не над вами, – успокаивал их Егор.
Не зная, чем себя занять, мучаясь теснотой и духотой, они стали рассказывать друг другу истории.
– Начальник, а что за женщина к тебе приходит? – спросил его самый старший в бригаде, степенный Ильяс. – В комнате с тобой закрывается.
– Не твое дело.
– Уговор был – про все рассказывать.
– Это моя жена.
– Неправда. С женами так себя не ведут, сразу в комнату не ведут. Это любовница.
– Жена, говорю тебе.
– Врешь, начальник.
Гастарбайтеры, разумеется, хотели истории про женщин и ждали подробностей.
– Ну хорошо, хорошо. Бывшая жена. Теперь, считай, любовница. Так тебя устраивает?
– А что развелся? – сурово спросил Ильяс. – Хорошая вроде женщина.
– Брак – штука сложная.
– Нехорошо говоришь. Брак – простая штука, начальник. Твоя женщина тебя уважает. Ты ее не обижаешь. Тогда хороший брак. Вот и все. А у вас что не так? Ты ее обижал? Или она тебя не уважала?