Хохлома, березы и абсурд

Шевченко Ганна

жмет на скорость снегоход.

Кто там звезды копипастит

в наш районный небосвод?

Краснолицый небожитель

в белой шапочке из роз –

Снега нет, но вы держитесь! –

восклицает Дед Мороз.

***

Медленной птицей летит свысока,

свет, опереньем похожий на дождь –

смотришь на дерево, на облака,

и неспеша к магазину идешь –

видишь, навстречу

старик на горбе

сетку с картошкой, хромая, несет,

и понимаешь, навстречу тебе

старость твоя по дороге идет.

и понимаешь, пройдя через двор –

жизнь – это море, бери да плыви,

и, погружаясь в счастливый раствор,

тонешь в волнах безответной любви.

***

Помнится, бабушка в небо летела,

круглая, как дирижабль,

щурилась, звать меня Аней хотела,

грабли учила держать,

я же плевала на бабкины грабли,

глупая – все нипочем –

помню, четыре уставшие цапли

реку открыли ключом,

помню хрипатый щелчок самострела,

дрогнувшего рыбака,

иву, что после от горя сгорела,

но не сломилась пока.

Я утверждаю геральдику рода,

подлинный смысл синевы –

белые хаты, костры в огородах,

запах паленой ботвы.

В теле моем до преобразований,

до неудач и потерь,

помню, гостила какая-то Аня.

Где она бродит теперь?

***

Саму себя водой заволокла

и стала интересной человеку –

я эту реку вижу из окна,

когда хочу увидеть эту реку.

Задавлена тисками берегов,

она идет подвижными шелками,

я брошу камень – от его кругов

задвигают налимы плавниками.

И рой поденок тучею седой,

как мы, примерно на одно мгновенье,

поднимется над белою водой

и перейдет в другое измеренье.

И может быть когда-нибудь потом,

не эта, а какая-то другая

завечереет речка под мостом,

и загрохочут рельсы, убегая.

***

Посмотреть на клен с балкона,

черепахе бросить корма

я спешу, минута – это

исчезающая форма.

Так вот встанешь в тихом доме,

светом утренним залитом,

и поймешь, что все минуло,

что исчерпаны лимиты.

Пели иволги, а после

улетела в небо стая,

жил старик, но летом умер,

снег лежал, потом растаял.

Даже облако из пыли

постепенно стало солнцем –

все когда-нибудь исчезнет,

все когда-нибудь вернется.

И панельные районы

в белой дымке растворятся,

потому что время это

обнуление пространства.

***

Не слышится «Владимирский централ»,

проспекты от ветров перекосило –

прохожие отправились в астрал,

пока нас в поликлинику носило.

Но где мы были? В выжженной траве.

Куда мы шли? История не знала.

Мы обитали в глупой голове,

теперь живем в мозгу у маргинала.

Мы выполняем заповедь Кремля,

сидим в домах и смотрим в мониторы –

когда исчезнут небо и земля,

останутся лишь древние соборы.

Идет навстречу дева из стекла,

по тротуару звякая стопами,

подумаешь – вот смерть моя пришла –

а это просто маска с черепами.

***

Как много делалось со мной –

когда-то, помнится, некстати,

я умирала под луной

на незаправленной кровати,

я воскресала, а потом

я снова уходила в место,

где волк с лазоревым котом

играли музыку оркестра;

моя недолгая душа

весной сворачивалась в завязь,

я умирала не спеша,

на цвет жасмина распадаясь;

я воскресала – белый дом

являл мне черные рояли,

где розу, ставшую гнездом,

дожди и ветры разоряли,

я горло песнями драла,

коту и волку подпевая,

и вот однажды умерла,

не понимая, что живая.

***

За огородом чисто поле

покрыла серая зола,

звезда, знакомая до боли,

над хатой дедовой взошла.

А утром маленькое солнце

прогреет шторы на окне,

и с ветром в комнату ворвется

дух запеканки на пшене.

Я босиком взлетаю в воздух,

бегу нечесаной во двор,

и стайка соек чернохвостых

взмывает тут-же на забор.

А я за ними, и покуда

не вспоминают обо мне,

смотрю на дальнюю запруду,

на бабу Нюру на стерне,

на то, как дед несет посуду,

как во дворе играет тень,

и свет, как маленькое чудо,

переживаю каждый день.

***

Плывут по небу радужные танки,