Хохот шамана
Шрифт:
Обычно, когда ей снились кошмары, отравляющие жизнь, Эмили просто переносила их на холсты, выплескивая весь ужас пережитого в картины. Некоторые, особо пугающие, она потом сжигала. Этот маленький ритуал позволял ей избавиться от большей части неприятных ощущений. Но сейчас она колебалась, не решаясь прибегнуть к излюбленному способу решения проблем. Что, если каким-нибудь непостижимым образом картины оживут не только во сне? Или как только она закончит рисунок, окажется, что рисовала она именно во сне, и одна из картин затянет ее в себя?
Покидая магазин, Эмили задержалась в дверях чуть дольше необходимого.
"А что, если я и сейчас сплю?"
Вздрогнув, она закрыла глаза и глубоко вздохнула, помассировав
Стоило ей утешиться этим рассуждением, как на асфальт перед ней с глухим стуком упало женское тело.
Эмили в ужасе отшатнулась, забрызганная кровавой кашей, в которую превратилась голова женщины. Судорожно хватая ртом воздух, художница пыталась выдавить из себя хоть какой-то звук, позвать на помощь или просто закричать от ужаса, но получалось лишь сипение. Наблюдая, как расползается по асфальту кровавое пятно, Эмили, дрожа, осела на коврик перед входом в магазин часов. И просидела там, уставившись в пустоту перед собой, до приезда скорой.
Самоубийце врачи были ни к чему, только собрать ошметки и кусочки сломанных костей, но их внимание потребовалось невольным свидетелям, вроде Эмили, которых нужно было привести в чувство. Затем были разговоры с полицией -- не слишком продуктивные, поскольку никто из них не знал погибшей и, разумеется, не видел, как она выпрыгивала с верхнего этажа офисного здания. Или с крыши. Никто ничего не знал, у всех был просто обычный день, все шли по своим делам.
Эмили на протяжении разговора с офицерами сжимала в руках коробку с новеньким будильником, будто он мог стать ее спасательным кругом в происходящем вокруг. Один из полицейских, видя ее состояние, вызвался подвезти художницу до дома -- и она была ему благодарна. Как была благодарна и Джинни, не отходившему от вернувшейся хозяйки ни на шаг и жалобно мяукающему время от времени.
Буквально через час на пороге, яростно тарабаня в дверь, появилась Джинджер. Джинджер-я-всех-знаю, Джинджер-все-новости-проходят-через-меня, Джинджер-хорошо-когда-люди-умирают, ведущая "Колонки Смерти" местной газеты и чуть ли не единственная подруга Эмили, не уехавшая после института на заработки в столицу. Она с порога влетела на кухню, не переставая что-то говорить, и Эмили захлебнулась в этом потоке слов, не успевая услышать даже половину. Но когда закипел чайник, на столе оказались творожные печенья, а художница незаметно для себя оказалась в стареньком кресле с чашкой мятного чая в руках, речь Джинджер начала казаться нормальным человеческим монологом.
– - ... а самое ужасное, -- говорила она, почесывая Джинни за ухом, -- что я знала эту женщину! Мы с ней встречались на курсе релаксации.
– - Где?
– - Эмили наконец достаточно пришла в себя, чтобы поддержать диалог.
– - Курсы релаксации. Ну, знаешь, недавно открылись. Люди приходят, ложатся на кушетки, слушают расслабляющую музыку и вдыхают благовония. А, нет, перед этим доктор -- хотя я не уверена, что он действительно доктор, ты понимаешь, -- проводит вводную. Тихим монотонным голосом зачитывает, на какие сновидения мы должны настроиться. Позавчера -- как раз, когда я в последний раз видела бедняжку, -- мы мечтали о лесе. Большом, ярком и зеленом. Так вот, она проснулась очень счастливая. Смеялась, рассказывала, что в ее лес забрела девушка с кружкой кофе, все говорила, что это добрый знак. А вчера я опоздала, когда пришла, ее уже не было. Потом наша группа рассказывала, что она проснулась в холодном поту и все твердила "моя рука, моя рука!". Ужас, в общем. Знаешь, я все думаю, что ее доконал именно тот сон. Что бы ей ни почудилось.
– - Почему?
– - Как это почему. На релаксацию, знаешь, зачем ходят? Отдохнуть. Когда работа нервная и даже во сне не получается отрешиться.
– - Как у тебя, -- слабо улыбнулась Эмили.
– - Именно, -- с убийственной серьезностью кивнула Джинджер.
– - У бедняжки, наверное, был затяжной период кошмаров, который она только-только начала преодолевать -- а тут такой удар. Там, где она начала чувствовать себя в безопасности и комфортно!
Эмили молча покачала головой, уставившись в чашку. Чай почти остыл, но ей не хотелось пить. Казалось, любой глоток рискует обернуться приступом рвоты. Желудок свело холодом, и голова начала опасно кружиться.
"...в ее лес забрела девушка с кружкой кофе".
Было ли это простым совпадением? Или Эмили действительно попала в чужой сон... и исказила его? Каким-то образом умудрилась вмешаться в чужой разум, нарушить его хрупкое равновесие?
Что, если это Эмили виновата в самоубийстве той женщины?
– - Слушай, -- Джинджер обошла кресло и обняла Эмили, перегнувшись через спинку.
– - Ты слишком впечатлительная, даже для художника. Люди часто умирают, совершая подобные глупости. Но ты еще живая, и тебе еще жить и жить. Так что... надо справиться. Как думаешь, твой любимый способ подойдет?
Эмили отрицательно покачала головой.
– - Да, действительно. Тогда, может, остаться с тобой сегодня? Мне кажется, тебе лучше не быть одной. Джинни, конечно, большой молодец, но...
– - Спасибо, -- одними губами прошептала Эмили.
Джинджер крепче обняла подругу и отправилась заново греть чайник, на ходу рассказывая свежие сплетни, подхваченные в редакции. Ее смех звучал неестественно громко и временами немного нервно, но это было лучше гробовой тишины.
Намного лучше.
***
Эмили сидела перед слегка потекшей дверью, наблюдая, как расплываются ворота и тают горгульи.
Ей было противно от самой себя.
Художница твердо решила не рисовать больше ничего на злополучной двери. Поэтому просто сидела и смотрела, как та превращается в чистый холст. Сон рано ли поздно закончится, и в этом сне она больше никому не навредит.
Но просто сидеть на месте оказалось невыносимо. Голова кружилась, и будто стальной обруч сжимал виски, а в животе то и дело образовывалась ледяная волна, прокатывающаяся по всему телу. Уничтожение рисунка, как она и боялась, ничего не дало -- только гнетущее чувство пустоты и безысходности. Она могла сколько угодно скрести дверь, оттирая краску, могла закрыть рисунок новым, но не могла сбежать от себя и бесконечного сонма мыслей о мертвой женщине. Мертвой, возможно, по вине Эмили.
Пытаясь отвлечься, она принялась разглядывать портрет шамана, во сне все еще остававшийся в студии. Шаман улыбался, но почему-то в этой улыбки не было тепла, которое Эмили изобразила в реальности: он скалился, как хищник, точно знающий, что жертва никуда не сбежит. Присмотревшись, художница заметила и другие странности. Так, вместо детализированного изображения тайги за спиной шамана был лес. Но не тот, который Эмили видела в самый первый раз: этот лес был черен, и листва если и оставалась на некоторых ветвях, давно пожухла и покрылась тонкой сеточкой паутины. При более близком рассмотрении Эмили обнаружила, что стволы -- это люди. Перекрученные, изломанные тела, застывшие в неестественных позах, с гримасами боли, застывшими на лицах. На шеях у некоторых висели мешочки, с которых капала бурая, похожая на загустевшую кровь, жидкость, скорее всего кровью и являвшаяся. У других шеи и лбы покрывала вырезанная по коже вязь, отдаленно напоминавшая руническую.