Хокку заката, хокку рассвета

Во сне я написал хокку.

Помню темное помещение, стену и мел. Стена была гладкой, словно школьная доска, а мел — исписанным маленьким кусочком: его едва хватило на десяток слов. А потом я проснулся и долго лежал с закрытыми глазами, вспоминая написанное. Но так и не вспомнил.

Раньше по утрам мне на грудь забирался кот. Он противно мяукал, требуя вылезти из-под одеяла и отправиться с ним на кухню. Я был готов убить его, но вставал и шел к холодильнику. Мне очень не хватает кота. Но я рад, что он умер сам. От старости. Лет через пять после того, как домашние животные — те, кто не приносит ни молока, ни мяса — объявлены нежелательными. Эвфемизм,

Я лежал в холодной темноте зимнего утра и никак не мог вспомнить написанное во сне хокку.

Я люблю древние вещи, но они мешают мне жить. Не так… Я люблю древние вещи за то, что они мешают мне жить. То, что мешает мне жить, делает меня человеком. Я об этом писал Черному Ягуару. Три слова «мешает» — перебор. Даже в мыслях.

После того как умер… не могу думать «сдох», дохнут люди, а животные умирают… после того, как умер кот, я купил себе древние механические часы. Такие еще встречаются в антикварных магазинах. Большие деревянные ящики с раскачивающимся маятником и говорящей кукушкой. Ее скрипучий голос тоже мешал мне. Пока я не привык. А сегодня кукушка молчала. Вроде бы пора ей давно уж проснуться. Или еще нет? Во сколько я слышал ее в последний раз? Не помню…

Балконная дверь открыта — я чувствую это по выстуженной комнате. Пора вставать.

— Свет! — негромко произнес я.

И открыл глаза. В комнате вспыхнуло тусклое освещение. Так и есть… Выходил вечером покурить и забыл закрыть дверь. Пол холодит голые ступни, зябко… На длинной металлической пружине, вывалившись из часов, молча висит кукушка.

Долго чищу зубы, стоя перед зеркалом ванной и думая о пришедшем во сне хокку. О времени. О кукушке. О себе.

Кусочек хлеба. «Гражданская» колбаса. Растворимый чай с ароматизатором, идентичным натуральному. Кусочек шоколада.

Шесть тридцать… Есть еще час, чтобы зайти в Сеть.

Черный Ягуар проснулся, как всегда, ровно в три. Размышлял. Вставать не хотелось. Расслабившись, разлегся на карнизе, уперся взглядом в желтый зрачок луны, тускло просвечивающий сквозь мутное небо. Выть и рычать на нее Черный Ягуар давно разучился. А думать — да, что-то, Земля и Небо, слишком много он стал думать. К добру ли это, ко злу — не важно. В этом мире ничего важного для него не осталось. Почти ничего.

Когда, интересно, Земля и Небо, он стал рассуждать о себе в третьем лице? Почему перестал воспринимать собственную личность как то, что живет обособленной от толпы жизнью? Надо бы Лорда спросить. Впрочем, тогда придется рассказать о себе больше, чем хотелось бы. А этого лучше избежать. Лорд — интеллигент хлипкий, культура из него сочится, как сок из перезрелого помидора — продавались такие на черным рынке, когда Черный Ягуар был еще ребенком — не поймет он. Спрячется в скорлупу здравого смысла, скроется, уйдет. Не может себе такую роскошь, как правда, позволить Черный Ягуар — Лорда он потеряет. И впору тогда будет Черному Ягуару совершить что-нибудь сумасшедшее. Что, например? А хоть с Желтопузым раз и навсегда покончить. А что? Обрыдло, и все тебе! Или Отморозка хотя бы взять? Тоже свое отжил, между прочим. И чужого срока — будь здоров, прихватил. Стоп! Стоп. Об этом не думать. Пока не думать. Придет время — будет и у Черного Ягуара радость. Большая радость будет у Черного Ягуара. Но не сейчас.

Черный Ягуар встал на карнизе, потянулся, подвигал гуттаперчевыми суставами. Рассмеялся. Подпрыгнул, зацепился за выступ над окном, схватился за трос, протянутый через улицу к чердачному окну бывшей типографии напротив. Подтянулся, встал на него. Побежал по острой блестящей черте через улицу. Если кто увидит — не страшно. Сообщить побоятся. Не рискнут. А кто дурак — сам виноват, другим урок будет. Впрочем, даже при полной луне, на тусклом фоне беззвездной мглы — в черном лайковом обтягивающем комбинезоне — поди его, разгляди, ха! Кому взбредет в голову любоваться акробатом, что вылез из мансарды над шестым этажом, и пошел, пошел, пошел.

Вот и типография. Залез через давно раздвинутую решетку в окно и бегом в спортзал. Это была последняя типография настоящих книг. Она существовала до того дня, пока бумажные книги не были запрещены, в связи с экономией ресурсов. Закрыли ее двадцать восемь лет назад. Но книг в ней, увы, не осталось. Черный Ягуар простучал все стены, пол, потолок — нашел несколько потайных мест. Когда-то в них, очевидно, хранились книги. Но теперь не осталось ни одной. Вероятно, нашли до него. Может, модеры, может, другие такие же искатели приключений. Не было ничего в тайниках. Но в спортзале никто ничего не нашел. Нашел только Черный Ягуар. И то случайно. Сел на велотренажер. Монитор его работал от приложенной к тренажеру мышечной силы… Выбил на клавиатуре имя свое — «Черный Ягуар». А монитор вдруг выдал: «Автор — Майн Рид. Открыть? Продолжить поиск?» Хозяин типографии спрятал книги в тренажерах. Спрятал — надежнее не бывает. И в беговом еще, и в лодочном. На что он надеялся? Неужели знал, что появится здесь кто-то, проберется по тросу из окна напротив и будет читать? Запоем, все подряд? Но больше всего Черному Ягуару нравились хокку — японские стихи. Коротко и сердито. Он свои стал учиться сочинять. Стал писать ими. Конечно, какой из него поэт? У поэтов не бывает мертвых душ. А у Черного Ягуара мертвая душа. Мертвей не бывает. Но все-таки слова оживляли его, складывались понемногу в трехстишия. Только никто их не понимал. И вдруг однажды ответ — тоже тремя строчками. Пришло от незнакомого человека хокку. Так он познакомился с Лордом.

Много книг хранилось в тренажерах. Гораздо больше, чем в сети. В сети остались только слоганы, стихи-однодневки да заказная продажная проза.

Старые книги там вообще не встречались. А бумажные — бумажные сгорели в кострах городских площадей, в тот год, когда Черный Ягуар закончил образовательный минимум. Бесполезными были названы бумажные книги. Ох, не согласен был с этим Черный Ягуар. Но ему и многое другое не нравилось в политике нынешних чинократов. Не кричать же об этом на улице?

Три часа Черный Ягуар сидел на велотренажере, крутил педали, читал. Чуть не опоздал ко звонку Лорда. А этого никак нельзя было допустить. Лорд — единственный собеседник Черного Ягуара. И недолгие встречи в сети — больше, чем встречи с другом. Это — последний оставшийся смысл.

Опять окно, опять трос. На середине улицы из кармана раздался гудок вызова. Земля и Небо, как не вовремя! Остановился, открыл застежку кармана, вытащил ком. Нажал кнопку. Выскочили из кома в стороны крылья. Набил одним пальцем: «Сейчас буду, не уходи». Посмотрел вниз. Другие боятся, но Черный Ягуар ничего не боится. Он не крут, круты молодые. А в тридцать два — он просто должен знать, что еще в форме. Если испугается высоты, если сорвется, если повернется набок во сне, когда спит на карнизе, значит, не быть ему больше Черным Ягуаром. Лучше такой конец, чем тот, который ждет каждого.

Не стал прятать ком в карман, добежал до карниза. Сел, открыл складной монитор. Выдохнул в темноту. Набил, не глядя: «Приветствую тебя, друг мой Лорд! Как живешь?»

Черный Ягуар.Приветствую тебя, друг мой Лорд!

Лорд. (*смайлик ухмылки*)Привет. Ну, брат, ты нынче высокопарен…