Холли внутри шторма

Алатова Тата

Вот и этим утром он возился с животными, хотя у него все болело, и яркое солнце вызывало множество самых различных размышлений и подозрений. С чего бы это плаксе Одри так радоваться жизни после затяжных дождей? У нее что-то случилось? Что-то хорошее? Что именно?

Джеймс не мог просто подойти и спросить — не после того, как резко отверг ее робкие попытки примирения. Поэтому он наполнял поилки чистой водой и гадал: откуда вдруг солнце? С чего вдруг солнце?

— А я считаю, что они ужасные, — раздался звонкий голос

над его голосом.

На заборе висела одна из близняшек. Джеймс не умел их различать и не понимал, которая именно — та, кого он встретил ночью в доме Вероники, или та, кто повсюду таскала на веревочке смешного толстяка. Или это была одна и та же девчонка? Почему бы им не придумать какие-то опознавательные знаки, ну хоть повесить значки?

— Что? — с недоумением переспросил он.

— Альпаки, — пояснила неопознанная близняшка. — Мало кто об этом думает, но они кусаются, и плюются, и могут зарядить копытом тебе прямо в лоб.

— С чего бы им заряжать копытом мне прямо в лоб? — удивился Джеймс.

— Ну вдруг ты им не понравишься.

Он вырос среди других, чужих детей — обыкновенно напуганных, одиноких и очень злых. И поэтому хорошо понимал все эти чувства.

— Иди сюда, — предложил Джеймс, поставил ведро на землю, подошел к забору и протянул руки: — Давай перелезай, не виси там, как пугало. Познакомишься с альпаками поближе.

Девчонка не пошевелилась.

— С чего это я пугало? — спросила она насупленно. — Это ты пугало, караулишь по ночам мертвецов, думаешь, нормальный?

— Извини, если я напугал тебя.

— Напугал? Меня? Ты? Да я собираюсь стать инквизитором, хах, вот до чего я бесстрашная!

— Молодец, — похвалил ее Джеймс, вдруг испытав острый приступ зависти. Даже такая малявка имела планы на жизнь, пусть дурацкие, но все же планы. А он понятия не имел, что же ему делать, кроме как приглядывать за Артуром и сварливым Джоном, да еще вот теперь за альпаками.

Интересно, а что планировала делать дальше Одри? Она не выглядела целеустремленным человеком. А что, если даже она придумала какое-то захватывающее дело, которое подарит ей интересные задачи? А что, если Джеймс единственный в Нью-Ньюлине человек, который ничего не может придумать?

— Ладно, — сказала в эту минуту близняшка на заборе, — позови меня, если снова пойдешь к мертвякам.

— Тебе мертвяки нужны? Подними любого на кладбище, — думая о своем, рассеянно откликнулся Джеймс.

— Что, правда? — восторженно переспросила близняшка, и ее глаза загорелись.

Холли не особо жаловал портреты, он считал себя пейзажистом, но некоторые люди так и просились на холст. Например, Фрэнк с его мрачной фактурой или удивительно разные и одинаковые близняшки. Но сейчас, глядя на Тэссу, он впервые подумал, что хотел бы нарисовать ее — такую, какой она выглядела сейчас.

Не замкнутую и

равнодушную, а живую, серьезную, встревоженную. Наверное, осенило Холли, именно поэтому он так любил рисовать, глядя на то, как они с Фрэнком занимаются сексом, потому что это были редкие моменты обнаженности не телесной, а духовной. Только в такие мгновения с Тэссы сползали все ее инквизиторские фильтры и проступала страстная, искренняя натура. И вот впервые она стала живым человеком из-за Холли. Для Холли.

И от этого чуть-чуть кружилась голова и торопилось сердце.

— Что происходит со мной? — спросил он, и вроде как они говорили о том, как изменились его картины, но он спрашивал и о том, почему участился пульс тоже.

— Не знаю, — ответила она мягко. — Может, все дело в Нью-Ньюлине? Это место меняет тебя.

— Значит, мне нужно уехать? Спастись бегством?

— Может, — согласилась она и невесомо коснулась кончиками пальцев его волос — так, словно он был бабочкой, с которой страшно было стереть пыльцу. — А что, если эти перемены необратимы? Что ты будешь делать тогда?

— Тогда ты должна быть рядом, чтобы вовремя меня остановить. Ты ведь все еще немного инквизитор, Тэсса. И ты единственная, кто видит мои картины по-настоящему. Вдруг я снова нарисую что-то по-настоящему разрушительное? Такое, что может вызвать много бед?

— Тогда мне придется тебя убить, — ответила она легко, но это была шутка. По крайней мере Холли очень на это надеялся. — Милый, я знаю, что это больно, но эту картину надо уничтожить.

— Мою картину, — простонал он, но сострадательные интонации в ее голосе — это было нечто новенькое. Настолько необычное, что казалось куда более ценным, чем картина, о которой они говорили. Новые грани Тэссы Тарлтон, до этой поры неведомые.

Всегда ли люди были столь же непостижимыми, как лучи солнца на изумрудных холмах или хрусталь ручейка среди горных ущелий?

Почему Холли прежде думал, что истинная красота заключена только в природных явлениях, но не в таких невнятных субстанциях, как человеческие души?

Он часто улавливал чужие эмоции и считал, что неплохо разбирается в чувствах, но можно ли было действительно разбираться в этом, оставаясь в стороне и снаружи?

И только здесь, в этом доме, жили люди, которым хотелось забраться под кожу.

Оказаться внутри.

— Холли, — в голосе Тэссы проступили властные нотки, и он немедленно расстроился. Тэсса сострадательная, с которой он познакомился только сегодня, понравилась ему куда больше. — Это не то, о чем мы будем спорить. Ты просто отдашь мне картину.

Сейчас, когда она снова включила эти начальственные замашки, ей больше не хотелось отдать все на свете.

— Перестань, — рассердился Холли, — не говори со мной так. Продолжай гладить волосы и проси ласково, тогда, может, мы и договоримся.