Hollywood на Хане
Шрифт:
Сперва, мы размялись на конопатой простодушной австралийке, так и не сумевшей внятно объяснить потенциальному кинозрителю «зачем она ходит в горы», а потом перешли к более перспективным объектам.
В сеансе связи Гоша сообщил нам, что в лагерь поднимается Сам Денис Урубко с командой, и мы готовимся не оплошать — проверяем аппаратуру и оттачиваем искусство интервьюера. Ещё пару дней назад мы узнали, что Денис прибудет в северный базлаг на поиски погибшего поляка, но, тем не менее, Гошино сообщение застало нас в какой-то мере врасплох. Чего греха таить, — мы волновались. У нас появился уникальный шанс не просто познакомиться, но и взять пространное интервью у легендарной личности, а такое случается не каждый день.
В лагерь поднялись трое: Денис Урубко, Геннадий Дуров и Борис Дедешко — имена вполне знакомые, тому кто поспевает за течением жизни альпинистского сообщества.
Предложив им чай и дав отдышаться, мы перешли к делу, и Лёша объяснил восходителям идею нашей экспедиции, а также те виды, которые мы имеем конкретно
Он оказался прирождённым оратором, этот Денис Урубко, — настоящая находка для Гоши. Лично для меня, в его речи не было ничего нового, поскольку я, похоже, за долгие годы причастности слышал уже всё: все горовосходительские теории и философские концепции, все споры о стиле, о силе, о воле, все «зачем», «почему», и «как», все мнения — воспалённые и умиротворённые, поощряющие и предостерегающие, — всё, что только можно сказать (проорать, прошептать…) о горах — теме не слишком глубокой, между прочим, — но мне было приятно просто смотреть на него и заряжаться его энергией. Энергия и отточенная завершенность движений души и тела — вот, что показалось мне главным в этом человеке. Он не показался мне изощрённым, не думаю, что проникновение вглубь чего бы то ни было дано ему более, чем любому другому, но его скольжение по поверхностям совершенно. Как и многие другие выдающиеся альпинисты, он невысок ростом и худощав. В силу своей упругой подвижности и вечной нацеленности вверх, он кажется легче, чем, вероятно, есть на самом деле. Начиная говорить — а делает он это с уверенной лёгкостью человека, привычного к вниманию окружающих, — он безошибочно находит возвышение — валун или холмик — и тут же на него возносится. Говорит он красиво: энергичным, хорошо модулированным голосом, оттеняя и подчеркивая сказанное выразительными движениями сильных рук и точной мужественной мимикой. На фоне другой присутствующей в базовом лагере мировой знаменитости, Кристофа Профи, человека мягкого, обволакивающего дружелюбием, Денис выглядит напористым, смотрящим и идущим сквозь, хоть и нерушимо надёжным с теми, кому удалось остановить на себе его взгляд. Он показался мне удивительно совершенной, чудной человеческой машиной: нечто такое, что подразумевалось природой, когда она проектировала наш вид для выживания: для многодневных голодных марафонов и рукопашных схваток с саблезубыми тварями, нечто, не находящее сегодня прямого применения, оттесненное на периферию жизни, в горы и пустыни, жидкокровными синтетическими вундеркиндами, компьютерными норными жителями — лидерами сегодняшнего отбора. Это печально, но вовсе не удивительно. В конце концов, множество прекрасных, сильных и грациозных созданий вымирало и вымирает на нашей планете по той простой причине, что миром правит отнюдь не красота, но эффективность… Девиз природы: «Не будь эффектным, будь эффективным!»
Скорее приглядываясь, чем прислушиваясь, я, всё же, машинально отслеживал течение его речи и мысли. Всё, что он говорил, было разумным и правильным, но могло показаться откровением лишь человеку постороннему, на которого, собственно говоря, и был рассчитан наш фильм. И всё же, в какой-то момент он произнёс вещь, которая вызвала у меня внутренний дискомфорт, заставила вслушаться повнимательнее, а потом и разобраться в своих ощущениях. Он заговорил о том, что внизу, на равнине, мы выбираем себе в приятели людей удобных: интеллигентных, понимающих, не конфликтных, но все эти качества окажутся абсолютно бесполезными в критической ситуации на высокой горе. Человек жесткий, неудобный, даже грубый, но сильный сможет сделать то, в сравнении с чем все приятности общения не стоят выеденного яйца: он поможет тебе выжить. Сто раз это верно!.. Но вопрос, царапнувший меня и вызвавший дискомфорт заключается в следующем: в чём же будет состоять радость увлечения, вынуждающего тебя делить жизненное пространство с человеком, тебе неприятным, и нужно ли оно тебе, такое увлечение… Я точно знаю, что мне не по душе горы, захламлённые хамством, и я скорее предпочту гулять по некрутым и неопасным склонам в приятной мне компании, чем отправиться на предельный для себя маршрут с человеком чуждым и малоприятным…
Закатное солнце полыхнуло воспалённым горловым на окружающих пиках и, не спеша, с достоинством угасло, а над притихшим, на глазах вымирающим лагерем поплыла, неторопливо набирая обороты, галактическая зодиакальная карусель.
Последний бессонный альпинист нехотя втянулся в тесную раковину палатки, отступая с поля дневных суетных битв, оставляя его, это поле, морозу и мороку.
Щедрое небо было перехвачено подарочной лентой Млечного Пути, но там, где должен был красоваться роскошный, усыпанный мириадами бриллиантов бант, зиял черный провал пылевых межзвёздных облаков и загадочной «тёмной материи», которая, как известно, влияя на всё и вся, срывая с орбит небесные тела и рассеивая зазевавшиеся туманности, сама остаётся невидимой и неуловимой.
Такой высокой звёздной ночью легко думается о смерти, если вы понимаете, о чем я говорю.
В контексте всех этих величественных спиралей, ввинченных в бесконечность, в контексте всего этого густого звёздного варева впадать в небытие — легко и естественно, в этом контексте неестественнее всего выглядит именно жизнь: и вообще, как явление, и твоя собственная в частности… Твоя собственная — в особенности!..
Так давайте поговорим немного о жизни и смерти, — это интересно и само по себе, и в высшей степени полезно для художественного произведения. Всякая солидная вещь непременно должна содержать в себе рассуждения о материях по-настоящему масштабных, имеющих общечеловеческое и общефилософское значение, и моё повествование не является исключением в этом плане. Посредством глубокомысленных отступлений на тему Космоса, я намереваюсь придать своему непритязательному узкосекторальному рассказу совсем иной размах и иное измерение!.. Правда ведь, не всё же мне копаться в грязном белье повседневности да переходить вброд сточные ручейки рукотворных страстишек, мне надоело мельчить: пора, пора и мне выбежать на середину комнаты.
Так вот, я хочу поведать вам, я хочу, чтобы вы, наконец, узнали, что существуют две основные тропы, два магистральных маршрута, которыми звёзды, эти великие отшельники и молчальники вселенской пустоши, следуют к своему смертному одру.
Первый путь, — путь бесконечного расширения, сопровождаемого медленным и необратимым угасанием. Ступившая на эту неторопливую стезю стареющая звезда теряет с возрастом свою мощь, лучистую силу и само желание светить, безобразно дряхлеет и раздаётся вширь, превращается, сперва, в тусклую массу комнатной по понятиям звёзд температуры, затем — в холодное пасмурное облако пыли и праха, и, наконец, равномерно рассеивается в галактическом пространстве, удобряя его тяжелыми, трудноусваиваемыми, но полезными для подрастающих поколений звёзд элементами… Занудное угасание такой звезды, суть — непрерывный, растянувшийся на миллионы лет последний вздох, за время которого высыхают и лишаются шевелюры атмосфер связанные с ней родственными узами планеты и спутники, все же прочие обитатели млечных просторов, пролетая мимо дряхлеющего гиганта, ускоряются и почтительно огибают его по параболе.
Не знаю, возможно, кому-то такая долгоиграющая судьба, такая удобрительная миссия покажется привлекательной, мне же, честно говоря, по душе другой путь: путь быстротечного сжатия и коллапса, свойственный энергичным, горячим «по жизни» звёздам. Приближаясь к своему концу, горячая звезда сокращается в размерах, опадает, отступает внутрь себя самой, становится — чего греха таить — всё менее и менее устойчивой: вспыльчивой и импульсивной, беспорядочной и рассеянной, рассеивающей по галактическим закоулкам столь необходимые в звёздном быту кометы, планетезимали и даже целые полновесные планетоиды. Всё чаще ей нездоровится, её лихорадит, ёжится она под порывами пронизывающего нейтринного ветра и кутается в скрученные рукава прохудившейся за миллиарды лет магнитосферы. Она обречена: катастрофически тончают её лучистые оболочки, обнажая ядерную крупнозернистую сердцевину, делая её уязвимой для нечутких прикосновений молодых, хорошо защищённых соседей по Галактике. Заметно невооруженным глазом её старение, и очевидны признаки близящегося конца. И, тем не менее, уменьшаясь и в массе, и в размере, такая звезда редко теряет в силе испускаемого ею света, который, зачастую, становится только мощнее и почти всегда — богаче оттенками… Перед смертью она отпускает в свободный полёт все свои планеты и астероиды и прочие привязавшиеся к ней небесные тела и начинает бесконечное падение в самое себя — «коллапс» по научному, — до тех пор, пока не превратится в неподдающуюся обнаружению и измерению точку, вместившую в себя, тем не менее, целую вселенную — «микрокосм»…
Я неспроста вешаю вам на уши всю эту наукообразную лапшу — у меня нет времени на пустые игры и сомнительные розыгрыши. Нет! Я хочу провести решительную параллель между тем, как живут и умирают звёзды, и тем, как живут и умирают люди… И сейчас, когда сам я прошел уже добрую половину пути и с каждым годом становлюсь всё более похож на головастого сухотелого богомола — заблудшего, тоскующего, измолотого, безнадёжно заплутавшего в горячечных июльских травах, — у меня появилась надежда, что развилка уже позади, и переведены правильные стрелки моей жизни, поскольку лично мне хотелось бы выгореть до конца, и, когда этот конец наступит, вернуться в ту самую точку, из которой я вышел, прихватив с собой весь свой трудно нажитый «микрокосм»…
Я хорошо спал и проснулся до будильника. Зная свой темп и не сомневаясь, что уж Валера-то с Сашей меня точно догонят, я вышел первым. Горы сияли в утренних лучах, как надраенная посуда. Погода балует нас, словно мать — долгожданного ребёнка…
Пристегнувшись к верёвке, ведущей от скального плеча, на котором расположен лагерь, к снежному ребру, я «пожумарил» вверх, с трудом преодолевая первые метры склона. Сонный организм медленно втягивался в работу, ноги переставлялись чугунными чушками, но я знал, что через полчаса-час это пройдёт, мотор выйдет на проектную мощность, дыхание наладится, кровь разбежится по привычным руслам, каналам и протокам. Чем выше я поднимаюсь, тем больше времени занимают все эти «переходные процессы», но я точно знаю, что, как бы тяжело ни было на старте, рано или поздно облегчение приходит.