Хольмганг
Шрифт:
Гуннар понимал – даже если выбор и будет принадлежать Флоси, он не выберет копья, зная, что противник не дружит с древковым оружием. А, значит, шансы Поединщика разделаться со Среброголосым, на первый взгляд, были неплохи. Но послать вызов без повода, если ты не скальд, которому Один, как известно, открывает больше, чем простым смертным, равно прослыть умалишённым.
Конечно, можно было самому спровоцировать Флоси на вызов, но Гуннар знал, что за оскорбление, нанесённое Среброголосому, обидчика просто растерзают на части. Причём неважно, в каком племени произойдёт конфликт. Флоси выбрал дорогу бродячего скальда, а, значит, в любом уголке сурового Севера имел друзей, кроме, разумеется, родного фиорда.
А если даже Гуннар бросит вызов и одержит достойную победу, то в открытую мстить совершившему убийство в честном поединке, никто не станет. Однако сколько сыновей фиордов будут отказывать ему в помощи там, где до этого не отказывали?.. А сколько хольмгангеров попытаются заработать вызов от того, кто убил их любимого сказителя?..Тех самых бывалых хольмгангеров, живущих только поединками и встречу с которыми на Ореховом поле он, умеющий трезво оценивать свои силы, видит лишь в страшных снах.
Другое дело, пошли Флоси вызов сам безо всякого повода, как он сделал это с Ваги Острословом, неожиданно для последнего. Тогда, если скальд погибнет, считается, будто он умер по собственному желанию, получил от Одина послание с одним словом «достоин» и просто выбрал достойного воина, чтобы через его оружие попасть в Валгаллу. Но Гуннар Поединщик знал – от Флоси Среброголосого он такого подарка не дождётся никогда.
И перечисляя в голове причины, по которым бродячий скальд не может познакомиться с его мечом, Гуннар не забыл главную. Если он будет искать ссоры с Флоси, то станет посмешищем ещё до того, как эта ссора закончится чьим-нибудь вызовом. Все будут понимать, что Гуннар обиделся на ту самую сагу, и хохот над ним прокатится от края до края земли викингов. Поэтому всё, что мог Гуннар сделать, это утешиться мыслью, что песен, где он предстаёт безупречным бойцом, всё-таки больше. Да ещё попытаться на глазах у людей переспорить обидчика.
И Олаф-рус, имевший знакомство с Гуннаром до того, как они пожелали друг другу здравия на корабле старика, не назвавшего ни имя, ни племя, поразился тому, как поглупел бывалый хольмгангер за время разлуки. Ибо только редкостный болван сталкивается в словесной битве с тем, кто не только знает больше слов, но и умеет ими пользоваться не хуже, чем опытные воины мечами и копьями.
– …И после того, что я только что сказал, ты ещё упорствуешь? Мол, Гордый Остров погрузился под воду больше чем наполовину, потому как что Мировая Змея Митгард, или Ёрмунгард, как её называют люди твоего племени, дабы не путать с названием Срединного Мира, заворочалась во сне?.. Просто не знаю тогда, что с тобой делать! Вероятно ты более великий и скромный хольмгангер, чем мы думаем, и, проведя шестьдесят два поединка, о которых знают все, имел не меньше сотни схваток, о которых никто не знал, кроме твоих противников! Но если те поединки по суровым правилам хольмганга, которые тебе не удалось утаить от вездесущих сказителей, ты проводил со щитом и мечом, то сотни побед, о которых наш скромный Гуннар умолчал, были, несомненно, одержаны в схватках на дубинах! Ибо только пропущенным ударом большой дубины, да причём не одним, можно объяснить упорство, с каким ты держишься за ошибочное мнение, когда тебе уже трижды доказали обратное! Что ж, упорство твоё заслуживает не меньшего одобрения, чем скромность!
Громкий смех викингов бил по Гуннару Поединщику больнее обоюдоострых секир и тяжёлых мечей. Проклятый скальд оскорблял его, но делал это в форме похвалы, и тем обиднее было хольмгангеру. А скальд, дождавшись, когда смех стихнет,
– Ну, если на тебя не подействовало сказанное мной ранее, вот тебе, Гуннар Поединщик, новый повод для раздумий. Разве когда шевелится лежащая в траве змея, остаётся вокруг неё нетронутой хоть одна травинка? И не кажется ли тебе, что заворочайся Ёрмунгард, волнение вод было бы по всему Срединному Миру?.. Почему ты молчишь, славный воин?.. А, наверное, ты хотел сказать, мол, шевеление вод вокруг Гордого Острова произошло оттого, что Мировая Змея слишком плотно поужинала и стала пускать пузыри, какие пускает пловец, которому в воде скрутило живот!
Новая волна смеха жёстко ударила по самолюбию бывалого хольмгангера. Покраснев от гнева, он схватился за оружие, но «ремешок благоразумия» не дал обнажить клинок одним рывком. Вторым рывком, приложив чуть больше усилий, Гуннар, несомненно, освободил бы блестящее лезвие из темницы ножен, но только теперь он понимал, что этого делать не стоит. Руки многих и многих викингов побросали вёсла и легли на рукоятки мечей. С таким количеством заступников скальд мог говорить, что угодно.
Гуннару ничего не оставалось, как проглотить горькую обиду.
– Хорошо. Я согласен с тобой и жалею, что затеял этот спор. Соглашаюсь, что Остров Гордости опустился больше чем наполовину под воду после невидного смертному взору дружеского эйнвинга могучих асов и что Мировая Змея здесь не при чём, – сказал он через силу и оставил в покое меч.
Олаф-рус, поняв, что на сегодня зрелищ больше не предвидится, отвернулся от Флоси Среброголосого и неудачливого спорщика и вернулся к новому клинку. Участники хольмганга освобождались от работы на вёслах и поэтому могли заниматься всем, чем хотели.
Молодой рус испытывал недовольство. Меч был великолепен, но его характер решительно не нравился будущему противнику самого Адилса Непобедимого. Он долго не мог понять, почему клинок реагирует на его движения не так, как полагается воспитанному в хорошей кузне оружию, но потом догадался, что всё дело в ревности. Да, новый меч с незакруглённым кончиком ревновал Олафа к старому, малопригодному для проникающих уколов, но обладавшему отличными рубящими свойствами. Несомненно, сказалась и привычка Олафа пренебрегать колющей манерой биться, но сбрасывать с весов значение характера тоже не следовало.
Такой характер, как у нового клинка, укрощался долгой тренировкой, а времени на неё не было – от земли русов до Гордого Острова не такое большое расстояние, и под песни скальда Флоси гребцы покроют его ещё быстрее.
Олаф не собирался отказываться от нового меча. Подростком он заказал клинок старого образца не в силу традиций, а в пику уже покойному отцу. Олаф уважал своего родителя, но, в отличие от брата Гальдерика, никогда не любил – по причинам, оставшимся тайной рода. Он предпочитал обучаться искусству убивать у родных дядей, обеими руками державшихся за обычай биться мечом с закруглённым кончиком. Олаф знал, что меч отца – это шедевр, вышедший из-под руки великого мастера, и не сомневался, что сей клинок наделён колдовской силой, но прекрасно понимал, что такое оружие не про него.
А сейчас всё изменилось. Олаф не был подростком и потому тосковал и по отцу, и по его мечу.
– Старик!
Незнакомец, кормивший всех, кто находился на его драккаре, так и не назвал никому из поединщиков ни своего имени, ни родного племени, и викинги, сидевшие на вёслах, также не представились, поэтому участники хольмганга обращались к незнакомцу просто «старик», а к викингам неизвестного племени – просто «братья». Старик в силу возраста и на правах хозяина судна не брался за весло и поэтому смог быстро подойти к Олафу-русу, когда тот его позвал.