Холодная акватория
Шрифт:
Одетый в старую застиранную спецовку и кирзовые сапоги, выставив напоказ штопаную и перештопанную тельняшку, Буторин шел по берегу. На голове выгоревшая мичманка со следами «краба» гражданского флота. Ноги проваливались по щиколотку в песок вперемешку с мелкой щепой и выброшенными на берег морскими водорослями. Магазины не работают, на рынок люди боятся выходить. Но тем, кто остался в городе, что-то нужно есть. И рыбаки, пересиливая страх, вышли на берег. Кто чинил лодки, забивая пробоины, смоля днища, кто готовил снасти. Все настороженно посматривали на немецкие береговые патрули и на вражеские
Завидев старика, смолившего днище большой лодки, Буторин достал из кармана кисет, клочок газетной бумаги и стал сворачивать самокрутку. Старик был сухощавый, кожа – почти коричневая от южного солнца. Движения сноровистые, неспешные. Заметив незнакомца, старик нахмурился, но работу не бросил. «Не те времена, когда хочется казаться приветливыми, – подумал Буторин. – Обычно общее горе сближает, а здесь люди сторонятся чужаков».
Виктор уселся на старый чурбак и закурил, глядя то на море, то на старика. Неподалеку у берега покачивалась лодка с тремя рыбаками. Правее еще несколько человек стаскивали лодку в воду.
– Эй, дед! Помочь?
– Ступай, куда шел, молодец, – проворчал старик, не прекращая работы.
– Куда шел, – повторил Буторин слова рыбака, стараясь придать голосу горечь и отчаяние. – Было время, шел и цель видел. А теперь, куда ни иди – все едино. Может, и пришел уже.
– Что так? – Старик оторвался от лодки и пристально посмотрел на незнакомца.
– Да так, – пожал плечами Буторин. – Ни дома, ни семьи, ни друзей.
– Молод ты для таких речей, – хмуро заметил рыбак. – Седины много, да разума она тебе, видать, не добавила.
Виктор провел ладонью по волосам и усмехнулся. Недоверие. А когда он вообще встречался в этой жизни с доверием? Может, еще в школьные годы? В детстве? Родители и то к нему осторожно относились. Дети всегда врут. Виктор теперь понимал, что и взрослые детям частенько врали.
– Откуда пришел-то? – снова спросил рыбак. – И что тебе там не жилось, откуда явился? Думаешь, нам тут вольготно?
– В этом и беда, старик, – вздохнул Буторин. – Не помню я ничего. Из больницы я как три дня. Как попал туда, не помню. Врачи сказали, что люди на улице подобрали. Контузия. Подлечили. А как немцы к городу стали подходить, меня и выпроводили. Как жить, теперь не знаю. И кто я, не знаю.
– Эк тебя, парень, угораздило. – Взгляд старика стал мягче. – А ночуешь-то где? Крыша есть над головой?
– Нашел тут подвал пустой, лежанку сделал, – вздохнул Буторин, не забывая посматривать по сторонам, следить, не привлекает ли он внимания. – Днем хожу, ищу, кому помочь. Хоть за кусок хлеба. Вот к вам пришел, думал, может, рыбаки возьмут в артель.
Виктор таким образом обезопасил себя от лишних расспросов. С одной стороны, тельняшка на нем намекала, что он свой – моряк или рыбак. Но если кто-то заподозрит его в неумелости или незнании морских тонкостей, вполне можно сослаться на то, что не знаю я, откуда у меня тельняшка. В больнице, когда выписывали, кое-какую одежонку собрали. Часто за эти дни в разговоре с незнакомыми людьми он добавлял, что у него и справка из больницы есть… с диагнозом.
Рыбаки посмотрели на него,
– Ладно, бедолага, оставайся. Работать будешь, будешь и есть с нами. Сколько потопаешь, столько и полопаешь. А нет, так уж не обессудь. Не умеешь, так оно нашему делу всегда научиться можно. А что будет завтра, мы и сами не знаем. Видишь, что вокруг делается. А дома жены и дети. Нету мужиков взрослых. Только вот мы старики да калеки немощные, в городе остались. Ты-то хоть с руками и ногами. Голова у тебя не работает, но руки-то есть. Они вспомнят.
Наблюдать Буторин умел. И кое-что делать руками тоже. Работа разведчика научила его в свое время безошибочно играть разные роли. И сейчас, глядя и оценивая, что и как делают рыбаки, он старался копировать их действия, и у него вскоре стало получаться. Как сообща спустить сеть, так чтобы она за баркасом накрыла большую площадь, охватила косяк рыбы. Как сеть выбирать, чтобы не порвать и чтобы рыбу не упустить. Да и тяжела мокрая и полная рыбы сеть. Ее не просто выбрать из воды. Хотя за то время, что Виктор был с рыбаками в море, более или менее приличный улов у них случился только раз. И то благодаря Боцману, который хорошо знал, где и когда лучше всего брать рыбу. Сейчас вода становится холодной, пищи больше на мелководье, вот рыба и пытается подойти ближе к берегу.
Небольшое судно с крестом на борту, судя по всему, сторожевой корабль, направился к рыбакам. На баркасе все замерли. Немец шел прямо на них, и никто не мог точно сказать, остановится, отвернет сторожевик или так и пройдет, подмяв корпусом деревянное рыбацкое суденышко.
Но сторожевик все же сбавил ход. Рыбаки стояли на баркасе, мокрая сеть лежала под ногами, кое-где трепыхалась пойманная рыба. Немецкое судно подошло борт о борт с рыбаками. Через леера перегнулся немецкий моряк в сдвинутой на одну бровь форменной фуражке и закричал на ломаном русском:
– Эй, русские рыбаки! Кто есть у вас старший? Староста?
– Я старший, – шагнул вперед Боцман.
– Слушай, староста. – Немец поднял вверх указательный палец. – Мы разрешать вам ловить рыба. Но от берега отходить одна миля. Дальше будем вас убивать. Стрелять будем. Дальше нельзя!
– Понял, – кивнул Боцман. – Ловить рыбу вы разрешаете не дальше одной мили от берега.
– Молодец, – засмеялся немец. – Умный рыбак. Мы будем смотреть за вами! Ловить только свои. Чужих среди вас нет.
– Нет чужих, – заверил Боцман, бледнея. – Только свои.
Сторожевик загудел двигателями и, поднимая винтами белые буруны, ушел в открытое море. Рыбаки разом облегченно вздохнули и сели, кто где стоял. Ноги не держали. Обошлось, хотя от фашистов можно было ожидать чего угодно.
Боцман посмотрел на Буторина, но ничего не сказал. Виктор понял этот взгляд. Мол, смотри, парень, сейчас все рисковали из-за тебя. Никто ведь поручиться за чужака не может. Буторин молча принялся расправлять и укладывать свой конец сети, готовя ее к заброске. Рыбаки перекурили, поворчали и опять взялись за работу.