Холоднее войны
Шрифт:
– Я не знала, что ты приедешь, Джордж. Ты прилетел из Бонна?
– Из Берлина, – поправил Траскотт. Это был намек на невероятную важность и секретность его работы. – Как у тебя дела, Том?
Том практически слышал, как скрипят колесики его безжалостного, циничного, продумывающего все на сто шагов вперед мозга. Это был хитрый, изворотливый человек, в котором был невероятно силен дух соперничества. Мысли Траскотта были так очевидны, как будто парили в облачке над его узким черепом, как у персонажей комиксов. Почему Келл с Левен? Неужели она привела его обратно? Значит ли это, что «свидетель Х» прощен? Том почувствовал, как в пустой и порочной душе Траскотта шевельнулся страх. Что, если Амелия назначит Тома главным по Турции, а он так и зависнет в Бонне? Холодная война, настоящий геморрой для Европейского союза, давно потеряла свое
– О, смотри-ка, там Саймон. – Амелия первая заметила выходящего из мужского туалета Хэйнеса.
Он просиял улыбкой, которая тут же испарилась, когда он увидел Келла и Траскотта рядом. Амелия позволила ему расцеловать себя в обе щеки; затем мужчины как будто перезнакомились заново. Том едва вслушивался в банальности и клише, которыми так и сыпал Хэйнес. Да, то, что произошло с Полом, – ужасная трагедия. Нет, Том пока еще не нашел постоянной работы в частном секторе. В самом деле – какой кошмар, что публичное расследование снова застряло. Хэйнес задержался ненадолго; довольно скоро он уже отчалил в направлении «Картмел прайори». Траскотт семенил рядом с ним, как будто Хэйнес все еще мог благоприятно повлиять на его карьеру.
– Саймон хотел произнести надгробную речь, – сказала Амелия, мельком взглянув в зеркало. Она надевала пальто. Они доели свои пироги, а счет разделили на двоих. – Он думал, что с этим не будет никаких проблем. Я вынуждена была его остановить.
Получив от принца Чарлза титул прошлой осенью, Хэйнес уже успел принять участие в литературном фестивале Sunday Times, в дебатах, которые устроило Королевское географическое общество, и в программе «Радио 4», где он с энтузиазмом рассказал о своих любимых пластинках. Он стал первым бывшим главой МИ-6, который активно извлекал выгоду – и материальную, и социальную – из своей прежней должности. Если бы он произнес речь над гробом Уоллингера, как собирался, то соседи и друзья Пола, считавшие его обыкновенным дипломатом или даже джентльменом-фермером, сразу догадались бы о том, что он был шпионом.
– У нас в секретной службе появился дурной обычай, – продолжила Амелия. Она потрогала золотую цепочку на шее. – Дальше, наверное, будут мемуары. Господи помилуй, что случилось с секретностью? Почему Саймон просто не стал членом парламента, как все до него?
Том ухмыльнулся. Может быть, слова Амелии являются завуалированным предупреждением – «не выноси на публику информацию о «свидетеле Х»?» Но она, разумеется, знала его достаточно хорошо, чтобы понимать: он никогда не предаст Службу и уж тем более не обманет ее доверие.
– Ты готова? – спросил Том, когда они собрались уходить. Он допил остававшийся в бокале глоток риохи и бросил на стол несколько монет по одному фунту – на чай. На мгновение их взгляды встретились, и Амелия вдруг показалась Тому уязвимой и беззащитной. Ей предстояло пережить нелегкие минуты. Они вышли на улицу. Небо было кристально чистым, и ярко светило солнце. Она быстро сжала его ладонь.
– Пожелай мне удачи.
– Все с тобой будет в порядке, – заверил Том. – Ты никогда в жизни не нуждалась в удаче.
Разумеется, он был прав. Вскоре после трех появилась Джозефин Уоллингер, и все собравшиеся, как один, встали в знак уважения. Амелия держалась с достоинством и уверенностью, как глава МИ-6 и влиятельная особа. Ничто в ее поведении не могло навести на мысли, что человек, почтить память которого пришли более трехсот человек, был для нее кем-то большим, чем высокочтимым коллегой. Том же ощущал необычную отстраненность. Он вместе со всеми пел гимны, слушал отрывки из Священного Писания, кивал, когда викарий произносил надгробную речь, где он довольно уклончиво назвал Пола «скромным человеком, который предпочитал держаться в тени» и «верным слугой отечества». И тем не менее мысли его были далеко. Чуть позже, когда толпа медленно двинулась к кладбищу, он услышал, как кто-то произнес фамилию Хаммаршёльд, и понял, что не одинок в своих подозрениях. Даг Хаммаршёльд, Генеральный секретарь ООН, погиб в авиационной катастрофе в 1961 году; он летел, чтобы подписать мировое соглашение, которое могло бы предотвратить гражданскую войну в Конго. Небольшой самолет Хаммаршёльда DC-6 разбился в лесу, находившемся тогда на территории Родезии. Согласно некоторым данным, его подстрелили наемники; другие утверждали, что катастрофа подстроена МИ-6 совместно с ЦРУ и Секретной службой Южной Африки. С самого воскресенья, когда он узнал о том, что случилось с Полом, Тома тревожила мысль о том, что в этом деле что-то нечисто. Почему – он не знал и сам. Никаких оснований для этого не было; разве только тот факт, что Уоллингер был крайне аккуратным пилотом, и его педантичность доходила до паранойи, когда дело касалось технической проверки самолета перед полетом. Но этот шепот в толпе, упоминание Хаммаршёльда всерьез укрепили его подозрения. Глядя на окружавшие его неприметные лица неизвестных шпионов-привидений, участников давно забытых операций из как минимум дюжины различных секретных служб, Том внезапно почувствовал, что кто-то в этом переполненном людьми церковном дворе точно знает, почему самолет Пола Уоллингера вдруг упал с небес.
Все собрались вокруг могилы, сформировав большой прямоугольник, – около двухсот человек, мужчин и женщин. Том заметил нескольких офицеров из ЦРУ, представителей канадской разведки, троих членов МОССАД, а также коллег из Египта, Иордании и Турции. Священник начал читать молитву. Том подумал о слоях секретности, которые постепенно нарастают на людях их профессии, словно струпья, и о том, в каком же грехе повинен Уоллингер; какое предательство он совершил, чтобы заслужить смерть. Слишком сильно давил на Сирию или Иран? Мониторил операцию российской Службы внешней разведки в Стамбуле? И почему Греция, почему Хиос? Возможно, официальное заключение все же является верным и виной всему технические неполадки. И тем не менее Том не мог стряхнуть с себя чувство, что это было убийство. То, что самолет могли сбить, представлялось вполне вероятным. Когда гроб с телом Пола стали опускать в могилу, Том украдкой взглянул на Амелию и увидел, что она утирает слезы. Даже Саймона Хэйнеса скорбь, казалось, очистила и как-то облагородила.
Том закрыл глаза. В первый раз за много месяцев он вдруг поймал себя на том, что безмолвно произносит молитву. Он отвернулся от могилы и пошел обратно, по направлению к церкви. Как знать, может быть, лет через двадцать члены МИ-6 соберутся на чьих-нибудь похоронах и по толпе вот так же пролетит шепот «Уоллингер» – как синоним замаскированного убийства.
Меньше чем через час те, кто пришел почтить память Уоллингера, потянулись на ферму, которая принадлежала его семье. Большой амбар рядом с хозяйским домом был приспособлен для поминок. Длинные столы на козлах были заставлены пирогами и сэндвичами с сыром, разрезанными на ровные треугольники без корочек. Виски и вино были наготове. Две пожилые леди из деревни наливали цвету мировых разведок чай и кофе. Бывшие коллеги приветствовали Тома с радостью и жалостью одновременно; большинство из них, однако, были слишком осторожны и преданы собственным интересам, чтобы искренне сочувствовать попавшему в переделку «свидетелю Х». Некоторые уже знали о его разводе. Они подходили к Тому и сочувственно обнимали его за плечи, как будто он пережил невесть какую утрату или недавно узнал, что неизлечимо болен. И он их не винил. А что еще предполагается делать в подобных обстоятельствах?
Цветы, которые возлагали к гробу Уоллингера, были сложены в дальнем конце амбара. Том стоял снаружи и курил, когда увидел, что к ним подошли дети Пола – сын Эндрю и дочь Рэйчел. Они рассматривали венки и букеты, читали карточки и показывали их друг другу. Эндрю был младшим. Сейчас ему было двадцать восемь, и, как говорили, он жил в Москве и являлся главой банка. Рэйчел Том не видел уже лет пятнадцать и был поражен тем, с какой грацией и достоинством она держалась, поддерживая за локоть мать, пока шла поминальная служба. Эндрю плакал, а Джозефин неживым взглядом смотрела в черную дыру могилы. Она казалась замороженной. Горе и шок, решил Том. Но Рэйчел была странно спокойна – как будто она знала какой-то секрет, который помогал ей сохранять присутствие духа.
Том жевал сигарету, рассеянно слушая, как один из местных фермеров рассказывает длинный запутанный анекдот о ветровых электростанциях. Рэйчел нагнулась и отцепила карточку от небольшого букета, лежавшего с краю. Эндрю стоял в нескольких метрах от нее, но Тому было прекрасно видно ее лицо. Рэйчел прочитала карточку, и ее глаза вдруг потемнели от гнева, а на щеках появился лихорадочный румянец.
То, что она сделала потом, не на шутку его удивило. Рэйчел снова нагнулась, схватила букет и с силой швырнул его в угол. Он с мягким стуком ударился о стену и упал на пол. Затем она сунула карточку в карман пальто и подошла к Эндрю, но ничего ему не сказала, как будто не хотела расстраивать брата недавним открытием. Через несколько секунд она вернулась к столам, где ее перехватила средних лет женщина в черной шляпе. Судя по всему, никто, кроме Тома, не заметил произошедшего.