Холодное сердце
Шрифт:
Хозяева хижины встретили Петера приветливо и, не спрашивая, как его зовут и откуда он, предложили ему ночлег, зажарили к ужину большого глухаря – это любимое кушанье местных жителей – и поднесли ему кружку яблочного вина.
После ужина хозяйка с дочерьми взяли прялки и подсели поближе к лучине. Ребятишки следили, чтоб она не погасла, и поливали ее душистой еловой смолой. Старик хозяин и старший его сын, покуривая свои длинные трубки, беседовали с гостем, а младшие сыновья принялись вырезывать из дерева ложки и вилки.
К вечеру в лесу разыгралась буря. Она выла за окнами, сгибая чуть не до земли столетние ели. То и дело слышались громовые удары и страшный треск, словно где-то невдалеке ломались и падали деревья.
– Да, никому бы я не посоветовал выходить в такую пору из дому, – сказал старый хозяин, вставая с места и покрепче закрывая дверь. – Кто выйдет, тому уж не вернуться. Нынче ночью Михель-Великан рубит лес для своего плота.
Петер сразу насторожился.
– А кто такой этот Михель? – спросил он у старика.
– Он хозяин этого леса, – сказал старик. – Вы, должно быть, нездешний, если ничего не слышали о чем. Ну хорошо, я расскажу вам, что знаю сам и что дошло до нас от наших отцов и дедов.
Старик уселся поудобнее, затянулся из своей трубки и начал:
– Лет сто назад – так, по крайней мере, рассказывал мой дед – не было на всей земле народа честнее шварцвальдцев. Теперь-то, когда на свете завелось столько денег, люди потеряли стыд и совесть. Про молодежь и говорить нечего, – у той только и дела, что плясать, ругаться да сорить деньгами. А прежде было не то. И виной всему – я это раньше говорил и теперь повторю, хотя бы он сам заглянул вот в это окошко, – виной всему Михель-Великан. От него все беды и пошли.
Так вот, значит, лет сто тому назад жил в этих местах богатый лесоторговец. Торговал он с далекими рейнскими городами, и дела у него шли как нельзя лучше, потому что он был человек честный и трудолюбивый.
И вот однажды приходит к нему наниматься какой-то парень. Никто его не знает, но видно, что здешний, – одет как шварцвальдец. А ростом чуть не на две головы выше всех. Наши парни и сами народ не мелкий, а этот настоящий великан.
Лесоторговец сразу сообразил, как выгодно держать такого дюжего работника. Он назначил ему хорошее жалованье, и Михель (так звали этого парня) остался у него.
Что и говорить, лесоторговец не прогадал.
Когда надо было рубить лес. Михель работал за троих. А когда пришлось перетаскивать бревна, за один конец бревна лесорубы брались вшестером, а другой конец поднимал Михель.
Послужив так с полгода, Михель явился к своему хозяину.
“Довольно, говорит, нарубил я деревьев. Теперь охота мне поглядеть, куда они идут. Отпусти-ка меня, хозяин, разок с плотами вниз по реке”.
“Пусть будет по-твоему, – сказал хозяин. – Хоть на плотах нужна не столько сила, сколько ловкость, и в лесу ты бы мне больше пригодился, но я не хочу мешать тебе поглядеть на белый свет. Собирайся!”
Плот, на котором должен был отправиться Михель, был составлен из восьми звеньев отборного строевого леса. Когда плот был уже связан, Михель принес еще восемь бревен, да таких больших и толстых, каких никто никогда не видывал. И каждое бревно он нес на плече так легко, будто это было не бревно, а простой багор.
“Вот на них я и поплыву, – сказал Михель. – А ваши щепочки меня не выдержат”.
И он стал вязать из своих огромных бревен новое звено.
Плот вышел такой ширины, что едва поместился между двумя берегами.
Все так и ахнули, увидев этакую махину, а хозяин Михеля потирал руки и уже прикидывал в уме, сколько денег можно будет выручить на этот раз от продажи леса.
На радостях он, говорят, хотел подарить Михелю пару самых лучших сапог, какие носят плотогоны, но Михель даже не поглядел на них и принес откуда-то из лесу свои собственные сапоги. Мой дедушка уверял, что каждый сапог был пуда в два весом и футов в пять высотой.
И вот всё было готово. Плот двинулся.
До этой поры Михель, что ни день, удивлял лесорубов, теперь пришла очередь удивляться плотогонам.
Они-то думали, что их тяжелый плот будет еле-еле тянуться по течению. Ничуть не бывало – плот несся по реке, как парусная лодка.
Всем известно, что труднее всего приходится плотогонам на поворотах: плот надо удержать на середине реки, чтобы он не сел на мель. Но на этот раз никто и не замечал поворотов. Михель, чуть что, соскакивал в воду и одним толчком направлял плот то вправо, то влево, ловко огибая мели и подводные камни.
Если же впереди не было никаких излучин, он перебегал на переднее звено, с размаху втыкал свой огромный багор в дно, отталкивался – и плот летел с такой быстротой, что, казалось, прибрежные холмы, деревья и села так и проносятся мимо.
Плотогоны и оглянуться не успели, как пришли в Кёльн, где обычно продавали свой лес. Но тут Михель сказал им:
“Ну и сметливые же вы купцы, как погляжу я на вас! Что ж вы думаете – здешним жителям самим нужно столько леса, сколько мы сплавляем из нашего Шварцвальда? Как бы не так! Они его скупают у вас за полцены, а потом перепродают втридорога голландцам. Давайте-ка мелкие бревна пустим в продажу здесь, а большие погоним дальше, в Голландию, да сами и сбудем тамошним корабельщикам. Что следует хозяину по здешним ценам, он получит сполна. А что мы выручим сверх того – то будет наше”.
Долго уговаривать сплавщиков ему не пришлось. Все было сделано точь-в-точь по его слову.
Плотогоны погнали хозяйский товар в Роттердам и там продали его вчетверо дороже, чем им давали в Кёльне!
Четверть выручки Михель отложил для хозяина, а три четверти разделил между сплавщиками. А тем во всю жизнь не случалось видеть столько денег. Головы у парней закружились, и пошло у них такое веселье, пьянство, картежная игра! С ночи до утра и с утра до ночи... Словом, до тех пор не возвратились они домой, пока не пропили и не проиграли всё до последней монетки.