Холодные дни
Шрифт:
– У тебя оно есть.
Некоторое время я шел молча, обдумывая услышанное.
– Так вы говорите, что у меня есть шанс остаться собой.
– Я много чего говорю, – сказала Мать-Лето. – Имеется ли у тебя шанс остаться собой несмотря на тенденцию мантии формировать твои мысли и желания? Все Рыцари, Зимние и Летние, имели подобный шанс. Большинству из них не удалось противостоять искушению.
– Но все-таки это возможно, – сказал я.
Она подняла на меня взгляд, и на сей раз ее глаза казались более глубокими.
– Все возможно.
– А, – сказал я, начиная наконец-то
– О тебе, – сказала она тихо, отводя глаза. – И не о тебе.
– Кгм, – сказал я. – Я слегка запутался. Так о чем же, собственно, мы говорим?
Мать-Лето улыбнулась.
И потом, внезапно замолчав, замкнулась в себе.
Так говорили? Не говорили?
Я сохранял невозмутимое выражение лица, пока мой внутренний неандерталец неистовствовал, а потом перешел к ментальному буйству в секции гипотетического универсама, сметая все с полок и разбивая в мякоть фрукты в полном отчаянии, вопя: «ПРОСТО СКАЖИТЕ МНЕ, ЧЕЙ ЧЕРЕП МНЕ НАДО РАЗНЕСТИ СВОЕЙ ДУБИНОЙ, ЧЕРТ ВАС ВОЗЬМИ!»
Проклятые фэйри. Они меня до могилы доведут.
– В целях балансировки весов, – сказал я, – не откажете ли мне в одном вопросе, мэм?
– Вопрос – милости просим. Что до ответа, никаких обещаний я не даю.
Я кивнул.
– Кто вы на самом деле?
Мать-Лето остановилась и повернулась ко мне. Ее брови медленно приподнялись.
– Это очень серьезный вопрос.
– Знаю, – сказал я. – Вините в этом Хэллоуин.
– С чего бы?
Я пожал плечами и мы продолжили свой путь.
– Я просто подумал: маски. Недавно я узнал об одном персонаже из древних легенд, который жив, прекрасно себя чувствует и существует инкогнито. Почему бы не существовать и другим таким же?
Мать-Лето наклонила голову, скорее допуская подобную мысль, чем соглашаясь с ней.
– Времена меняются, – сказала она. – Бессмертные плохо переносят перемены. Но перемены придут ко всем.
– Я назвал Мать-Зиму именами Атропос и Скульд [67] , потому что они, как мне кажется, ей подходят, – сказал я. – В том смысле, что она, похоже, большая любительница острых инструментов.
67
Атропос – одна из Мойр, древнегреческих богинь судьбы. Скульд – ее аналог в скандинавской мифологии.
Улыбка Матери-Лето блеснула на миг, ослепив меня – и тут же исчезла.
– Не такая уж глупая догадка, – сказала она. – И да – раньше ее знали и под этими именами. Но ты угадал лишь имя одной из ее многочисленных масок – а не наше самое могущественное имя.
– Наше? – сказал я. – Погодите. Я запутался.
– Знаю, – сказала она. – Ну вот мы и пришли.
Мы остановились посреди лесной тропы, которая ничем не отличалась от остальных. Мать-Лето, поглядев на меня, нахмурилась.
– Ты одет совсем не по погоде.
– Не беспокойтесь, – сказал я. – Холод я переношу хорошо.
Она отпустила мою руку, осмотрела меня с головы
– Что-нибудь менее… формальное, я думаю, подошло бы больше.
Я как-то изображал Кена [68] для консультанта по моде фэйри, поэтому не был шокирован, когда моя одежда начала скручиваться и попросту изменяться. Когда подобное делала Леанансидхе, я сидел в машине полчаса, стоически терпя примерки то одного унизительного комплекта одежды, то другого. Однако сейчас все было по-другому.
68
Кен – кукла, выпущенная в 1961 г. в качестве бойфренда куклы Барби.
Моя одежда трансформировалась из ткани в подогнанную по фигуре сталь. Ну, может, и не сталь, но уж точно какой-то ее эквивалент, который Сидхе используют для доспехов. Доспехи были простыми и функциональными, без всякого орнамента: нагрудник, наручи и большие наплечники. Тяжелые набедренники свисали с нижнего края нагрудника, закрывая бедра. Нижняя часть ног спереди и сзади была прикрыта наголенниками. Доспехи оказались черного цвета и блестели, и там, где на них падал свет, можно было видеть оттенки темно-лилового и темно-синего.
До меня дошло, что под левой мышкой я держу шлем, и я взял его в руки, чтобы рассмотреть. Это был коринфский шлем, типа того, что носят в фильмах про спартанцев, только без причудливого хвоста. Внутри шлема имелась мягкая прокладка. Я надел его – и он пришелся абсолютно впору.
– Гораздо лучше, – похвалила Мать-Лето. – Все время держись поближе ко мне.
Я обвел взглядом абсолютно спокойный тихий лес. На это понадобилось некоторое усилие, потому что шлем не позволял равномерно поворачивать голову. Я даже вверх посмотрел. Уверен, что доспехи придавали мне дурацкий вид.
– Кгм… О’кей.
Мать-Лето улыбнулась, снова взяла меня под руку и вытянула одну ступню. Ею, как кистью, она смела слой почвы и опавших листьев с ямки на поверхности плоского камня, такого, каким обычно мостят улицы – примерно три квадратных фута. Она трижды стукнула по нему стопой, прошептала какое-то слово и, ступив на камень, потащила меня за собой.
Ничего ужасающего не последовало. Но ландшафт слегка изменился, так быстро и радикально, как бывает, когда включаешь свет в темной комнате. В одну секунду мы стояли в осеннем мега-лесу. В следующую…
Я видел фильмы и документальные кадры Первой мировой войны. В школе мы не изучали ее в подробностях, потому что Америка не играла в ней ведущей роли, и потому что вся эта тупая неизбежная мясорубка явилась континентальной катастрофой, в которой погибли миллионы, и притом не было улажено ничего, кроме создания команд для следующей мировой войны. Но то, что мне показывали, я запомнил. Мили и мили траншей. Покрытая дымом нейтральная полоса с рядами грязной и ржавой колючей проволоки, поливаемая огнем пулеметов и снайперов. И сплошной дым, превращавший солнце в тускло мерцающий круг.