Холодные сердца
Шрифт:
– Разумеется, я все понимаю.
– Хорошо, буду на это надеяться. Пора на поезд. Не хочу опоздать. Меня не надо провожать.
Конрад Карлович спустился с перрона, перешагнул через рельсы и поднялся на второй путь. Танин из вежливости остался, чтобы хоть ручкой помахать. От него демонстративно отвернулись. До самого прихода поезда он имел счастье наблюдать прямую спину Конрада Карловича.
Над шезлонгом устроили нечто вроде шалаша, – пристав руководил его сооружением лично. В дело пошли доски, подобранные из ближайшей складки, и тряпки, попавшие под руку. Сооружение вышло разноцветным, как цыганская кибитка. На пляж никого не пускали. На всех подходах поставили городовых, которым было велено говорить о санитарной обработке прибрежной линии во избежание холеры. Даже заикаться о случившемся городовым было запрещено. Цепь из белых мундиров была жидковата, самые нетерпеливые дачники прорывались, их приходилось ловить и водворять за черту. Публика возмущалась, но потихоньку поворачивала домой. Страх эпидемии сильнее жажды морского воздуха.
Рядом с шалашом стояли пристав, доктор Асмус, вызванный на место преступления за неимением полицейского криминалиста, и несчастный Григорьев. Городовой сидел на песке. Взгляд его остекленел, он все время повторял: «мураши… мураши… мураши». Сначала доктору пришлось заниматься живым. Он готовился оказать первую помощь и приставу, но это не понадобилось. Недельский был спокоен и разумен. Объяснить этот феномен можно было одним: как только реальная жизнь преподнесла сюрприз, пристав освободился от горячечных фантазий. Хоть на некоторое время. Он терпеливо ждал, когда Асмус приведет в чувство городового.
– Что с ним? Здоровый мужик, откуда такая чувствительность?
Раздвинув Григорьеву зубы и кое-как засунув ложку с микстурой, Асмус взглянул в недвижные зрачки.
– Что вы хотите, такое зрелище кого угодно свалит. Удивляюсь, как вы держитесь.
– Я привычный. Здесь – кремень! – пристав ударил себя по груди, что было не самым добрым знаком. – А что он все твердит?
– Полагаю, городового особо поразил вид муравьев, бегущих по… Да сами взгляните, я их не трогал…
– В другой раз. Что скажете о преступлении?
Асмус поднялся и отряхнул ладони.
– А что я могу сказать о преступлении?
– Сделали первичный осмотр, какие выводы…
– Послушайте, пристав, я не криминалист, я земский врач …
– Других врачей у меня нет. Скажите хоть, как его убили.
– А вы сами не догадываетесь?
– Конечно, внешний осмотр важен… Но ваше мнение?
– Думаю, самоубийство.
Пристав даже за шашку взялся, – как видно, от растерянности.
– Но этого не может быть!
– Рад, что вы это понимаете, – сказал Асмус. – Сергей Николаевич, позвольте, я пойду. Здесь я вам ничем не помогу. Григорьева доставьте в лазарет, пусть им наш Нольде займется, приведет в чувство. А у меня утренние визиты. Больные ждут.
– Не могу, еще протокол не составлен, вы должны расписаться.
– А, чтоб тебя… – интеллигентный врач добавил народное словцо. – Только прошу вас, побыстрее…
В цепи городовых произошло движение. Послышались возмущенные возгласы и разговор на повышенных тонах. Заметив, кого не пускают, пристав побежал встречать долгожданного гостя. Вернулся он в сопровождении предводителя. Фёкл Антонович был бледен, позавтракать не успел, и вообще пробуждение вышло мрачным. Кого порадует новость о злодейском убийстве с утра пораньше?
– Где это случилось? – спросил он, оглядываясь и невольно зажмуриваясь, словно ожидая горы трупов.
Пристав указал на шалаш. Предводитель совершенно растерялся.
– Зачем его сюда засунули?
– Нет, не то… Его так нашли, чайки клевали, а это я распорядился, чтоб от лишних глаз укрыть.
– Какие чайки? О чем вы?
Предводитель решил было, что Недельский впал в одно из своих особых состояний. Но пристав четко и без вывертов открыл чистую правду: телом действительно занялись хищники. Видимо, лежало оно долго, не иначе с глубокой ночи.
– Я хочу взглянуть! – потребовал Фёкл Антонович.
– От всей души не советую, – сказал Асмус.
– Нет, я глава города, я должен… В конце концов, это мой долг, как государственного чиновника…
Асмус только плечами пожал и приготовил успокоительное.
Пристав распахнул укрытие. Фёкл Антонович только засунул голову и тут же отскочил, как ошпаренный, попятился и выпустил на песок остатки плотного ужина. Тяжело дыша и утирая лицо платком, он принял из рук доктора рюмку с лекарством.
– Простите, господа… Я не думал, что это будет такое…
– Я предупреждал, – сказал Асмус. – И почему никто не хочет слушать советы? Господин пристав, теперь-то вы меня отпустите?
Недельский благосклонно кивнул. Асмус приподнял край летней шляпы и неторопливо ушел. А предводитель все еще не мог обрести спокойствие в полной мере.
– Боже мой! – повторял он.
– Но я же вас предупреждал! – сказал пристав.
– Да о чем вы, Сергей Николаевич! Когда нас ожидает такое событие, и вдруг это! Это конец! Все пропало! На нас поставят крест, понимаете вы это! Полнейшая катастрофа! Надо что-то делать…
– Будем искать.
– Искать! Не говорите ерунды! Нельзя, чтобы об этом стало известно в столице. Делайте что угодно, но чтоб муха не вылетела, хотя бы до срока. И, не дай бог, репортеры пронюхают! Такое начнется! Чтоб никого близко не подпускать! Хоть на вокзале дежурство устроить!
– Я приказал городовым держать язык за зубами.
– Разумно, хвалю. А этот почему у вас на песке восседает?
– Григорьев? Пустяки, умом тронулся, – ответил пристав. – В лазарете приведут в порядок. Что ему будет? Крепчайший паладин законности.
– Голубчик мой, вы-то только не того… не оплошайте… Сейчас вам нельзя волноваться. Сейчас вы нужны в ясном уме…
– Не извольте беспокоиться. Я в полном боевом порядке! – заявил пристав.
Фёкл Антонович внутренне содрогнулся, но вида не подал. Оставалась надежда на чудо. Не хватало, чтоб за расследование принялся безумный чудак. А чужого вызвать невозможно, не сообщив начальству все… А это значит… Нет, и думать нельзя!
– Что собираетесь предпринять? – спросил предводитель.