Хомотрофы
Шрифт:
Жду.
Проходит минута. За ней вторая. Третья…
Свечения нет. Ощущаю только далекие подземные толчки.
Проходит еще несколько минут.
Толчки усиливаются, становятся настойчивей. Они то здесь, то там.
И вдруг мое сознание пронзает мысль. Это Жора упрямо тычется в пустоту, не зная, за что зацепиться.
И только тут я соображаю, что капсулы нет!
В груди легко и пусто.
Сперва я попытался ее восстановить. Снежный комок, колючее веретено, распирающее грудь и горло. Кусок
Страх.
Я вспомнил позавчерашний вечер. Веяние. Но в груди по-прежнему теплая пустота. Мне не страшно.
Директор встает из-за стола. Подходит к самому краю подиума. Он сгибает ноги в коленях, поворачивает кисти рук ладонями вниз. Руки плавно движутся вперед-назад. Со стороны выглядит так, будто директор собирается продемонстрировать залу одно из упражнений китайской гимнастики ушу.
Неожиданно у Присмотрова как у кошки выгнулась спина. Он задрожал всем телом. Глаза закатились. По первым рядам прокатилась волна трепета. У замов беспорядочно задергались головы и плечи, словно все они сидели на электрических стульях.
Я напрасно пытался генерировать в себе страх, испытать хоть какое-то волнение. Все вокруг было таким ненатуральным, что я не смог ощутить ничего, кроме скуки.
Дрожь распространялась по рядам, постепенно приближаясь ко мне.
Жора! – позвал я мысленно. Ничего.
Директор тщательно сканировал ряды, вычищая и забирая себе все, что ему предназначалось.
Вдруг он, взмахнув дугообразно рукой, указал на меня пальцем и застыл. В эту минуту Присмотров был безобразен, как гоголевский Вий.
– Схватите его! – гневно рыкнул он.
Но все вокруг были обессилены. Подергивание голов утихло не сразу. Сидящие, постепенно приходя в себя, медленно поворачивались в мою сторону.
Только откуда-то сбоку совершенно бодрый подскочил ко мне Гавинский. Я заметил его краем глаза, узнал по зеленому костюму. Не поворачивая головы, изо всех сил толкнул его локтем, угодил в грудную клетку.
Гавинский охнул, но устоял.
Еще бы! В нем было, по меньшей мере, сто десять килограммов мышц.
Он схватил меня двумя руками за рубашку так, что стали отлетать пуговицы.
Я стал наносить ему частые удары в лицо, грудь, шею, но он меня не отпускал и все время пытался бросить на пол.
Рубаха затрещала по швам, я вырвался, но тут же получил удар в корпус и еще один – прямо в раненое надплечье.
Я взвыл от боли и попытался увертываться от новых ударов Гавинского.
Краем глаза я заметил медленно поднимающуюся фигуру сидевшего рядом начальника цеха: амбал надумал прийти Гавинскому на помощь.
У меня на руке тонким электронным писком прокричали часы.
Восемь ноль-ноль.
Операция сорвалась, успел подумать я, прежде чем тяжелый удар по голове поверг мир в темноту.
30
Я
Пытаюсь подняться, но руки связаны за спиной. На шею надето широкое металлическое кольцо, впивающееся в подбородок.
Ворочаюсь с боку на бок. С большим трудом удается сесть. Я опираюсь спиной о мягкую стену и в эту минуту замечаю, что во многих местах на поролоне чернеют пятна засохшей крови.
– Я вас не боюсь! – ору я.
Звук моего голоса тонет в звуконепроницаемых стенах.
Что это за место?
Осматриваюсь, насколько позволяет ошейник.
В потолок вмонтирована маленькая лампочка. Прямо посреди помещения стоит старинное резное, с инкрустацией, кресло. Кресло инквизитора?
Я представляю себе Повара, сидящего в нем.
Что меня теперь ждет? Неужели игра окончательно проиграна?
Я пошевелил руками, проверил, насколько надежно затянуты узлы. Даже если попытаюсь их развязать, снять с шеи кольцо мне никак не удастся.
Где сейчас Илья? Что случилось с Жорой?
В эту минуту лязгнул засов, дверь заскрипела. В помещение вошел человек.
Он повернулся ко мне, и тусклый свет лампочки упал ему на лицо.
Это был директор.
Он закрыл за собой дверь, вышел на середину помещения и сел в кресло.
Я подполз ближе, чтобы как следует его рассмотреть.
Присмотров удобно расположился, закинув ногу на ногу. Некоторое время мы внимательно рассматривали друг друга, и в течение этих минут никто из нас не произносил ни слова.
Директор был одет теперь во все черное. Когда он успел переодеться? Черный твидовый костюм. Блестящий галстук разделял белоснежный треугольник рубахи на две одинаковые половинки. Лицо его было настолько белым, что сливалось с рубахой.
– Браво, – сказал он. – Вам удалось заслужить личную аудиенцию со мной.
– Я к этому не стремился, – зло сказал я.
– Неужели? – директор изобразил удивление. – А мне казалось, вас интересует моя личность. Что ж, в таком случае наша беседа будет коротка, и нам с вами не жаль будет расставаться. Вы ведь скоро умрете, – он посмотрел на часы. – Полагаю, в течение ближайших пятнадцати минут. Прямо в этой комнате.
В горле у меня пересохло.
– Кем это решено? – чужим голосом спросил я.
– Мной, – спокойно ответил Присмотров.
Он смотрел пристально, чего-то от меня ожидая.
Сердце кольнула боль. Камень шевельнулся в груди, раздвигая внутренности.
Вот же она, капсула! Терпкая, колючая, холодная, взлелеянная мной капсула очищенного страха. Где же ты была раньше?
– Это казнь. Самая настоящая средневековая казнь, – сказал я негромко.
– Да, это казнь, если вам угодно.