Хореограф. Роман-балет в четырёх действиях
Шрифт:
Во-первых, они переехали.
Новая квартира была получена после настойчивых стараний отца: он, перенёсший уже несколько инфарктов, хотел жить в экологически чистом, спокойном месте, ближе к природе, а не в центре города.
Для Мамы и Бабушки это было трагедией: обе родились и выросли в центре Петрограда, они не представляли себе жизни где-то… Бог знает где, Липочка, как же так? Неужели ты согласишься на эти… где эти Озерки? Это же не город, а окраина! Но спорить с отцом в последние годы становилось ещё сложнее, чем раньше, здоровье его было расшатано, и Липа (после так надоевших ей ссор и скандалов) не могла не согласиться.
Переезжали
Трёхкомнатная квартира в новом панельном доме – тогда это казалось очень современным и модным: менять старое жильё на более новое, престижное, в спальных районах, в ведомственных домах. Всё здесь было непривычным и странным, тонкостенной квартире были не очень к лицу их огромная библиотека, и пианино, и тёмно-красная портьера-занавес из панбархата была длинновата… здесь должны быть совсем другие декорации. Рядом были настоящие деревни и, кажется, даже свиноферма, и свежий воздух, и те самые, давшие название району небольшие озёра, и строилось много новых домов, но… так далеко от всего: от театров, от Невского, от «балетной» улицы Росси, от кондитерской «Север». От культуры и нормальной городской жизни.
Маме и Бабушке это казалось какой-то ссылкой, прозябанием вдали от родных мест. Да, здесь чистая и новая кухня, нет газовой колонки, и быт можно устроить проще, чем в старом доме, но…
Отец не успел толком насладиться новой квартирой: Вася репетировал в Консерватории, когда в окно зала вдруг влетела какая-то ошалевшая, непонятно как сюда попавшая птица. И почти одновременно его позвали к телефону в кабинет главного хореографа… что-то было в этом нехорошее, тревожное!
Звонила Мама, она никогда бы не стала… наверное, что-то случилось – да, так и есть.
«Васенька, Папы больше нет…» – кажется, она сказала эти или какие-то похожие слова, он потом не мог вспомнить. Было странное состояние, никак не верилось, что отец… да, он был болен, и тяжело, но всё равно его смерть оказалась неожиданностью – и, как ни прискорбно, стала не только горем, но немножко и избавлением.
И для самого ушедшего, и для оставшихся.
На похоронах вспоминалось всякое: как они с папой ходили на лыжах в Таврическом саду, отец любил это, а Васе потом стало нельзя, лыжи и коньки не для балетных, развивают не те мышцы, вредят… кажется, отец был огорчён его отказом от лыж?
Отец водил его за грибами, хорошо разбирался в них, учил Васю отличать хороший гриб от червивого и ядовитого, подосиновик от подберёзовика, находить грибные места. А как-то отец ушёл один, заблудился, и его не было целые сутки! Они с Мамой волновались, не знали, что делать: вокруг было много болот и непроходимых чащ. К счастью, отец вернулся; рассказал удивительное: что его вывела на дорогу – лосиха! Шла вперёд, оглядывалась: идёт ли он за ней – можно сказать, спасла.
Отец не застал перемен в жизни младшего сына: вскоре после его смерти произошла очередная смена руководства и в Кировском, и в Малом театрах, и Васю (о нём не забыли!) пригласили танцевать в Малый. Это было счастьем: после первого отказа, после прозябания, как ему казалось, на второстепенной сцене, опять подняться на прежний уровень, и он бросился в эту работу, как летом самозабвенно бросался в прозрачное море.
Он соскучился по серьёзным партиям, стал танцевать много и успешно, оттеснил кого-то, стал лучше кого-то… ему было не до интриг, он просто танцевал – как умел и ещё лучше, изо всех сил.
В
Вокруг него даже появилась «свита»: так исторически сложилось, сохранилось с времён Нижинского и Павловой, что вокруг школы и театров всегда вились поклонники, которые начинали поддерживать юных… юные таланты.
Клака? Но клакерам платят, а эти (и мужчины, и женщины) были абсолютно бескорыстны: говорили красивые слова, дарили подарки, ходили на выступления, провожали, аплодировали… что за этим стояло? Хотели ли они совратить-соблазнить (как ему намекали старшие) юных балерин и танцоров, делали ли это? Вася не знал и не хотел знать, он дружелюбно принимал это поклонение, считал это неизбежной составляющей профессии артиста.
Он танцевал.
Жизнь налаживалась, намечались важные гастроли – поездка в Японию.
Было очевидно, что он, исполняющий несколько ведущих партий, поедет: были собраны и оформлены все нужные документы, подписаны и поданы в высшие инстанции характеристики.
Когда его пригласили зайти в партком, он и предположить не мог… думал: какая-нибудь ерунда, мелочь, может быть, нужна какая-то очередная справка.
«…нет, когда тебя приглашает Инквизиция, ты сразу всё понимаешь!» – скажет он, создавая буквально из ничего балет «Гойя». Поколение нового века, к счастью, уже лишено этого страха, когда художника могут вызвать какие-то безликие люди и указывать ему, где и в чём он нарушил их неписаные законы… серые безликие мучители – таким был кордебалет в страшных видениях Гойи, имя им легион…
На их языке это называлось «поступил сигнал».
В переводе на общечеловеческий: кто-то что-то сообщил, причём в письменном виде. Написал донос – если уж называть вещи своими именами.
Следующий шаг был за парткомом: давать ли «делу» ход, проверять ли факты, сделать ли вид, что ничего не было. К нему хорошо относились: он же просто танцевал, не участвовал ни в каких интригах, не сплетничал, был со всеми ровен и доброжелателен… всё не так просто: этого недостаточно.
Во-первых, «сигнал» не был анонимным: письмо пришло из его родного ЛАХУ… да, проницательный читатель угадал верно: всё та же Клушина! Два года прошло, что же ей нужно?! Вася уже почти забыл, как она выглядела, а она…
«Но помните, что у нас длинные руки…» – зловеще говорил книжный злодей кардинал Ришелье и мстительно улыбался кривой улыбкой, как Клушина в коридоре.
Во-вторых, письмо было очень кстати: он же поступил в Малый театр и стал танцевать много и успешно… вот именно! Значит, кто-то, кто танцевал эти партии до него, стал менее востребованным, был отстранён, перешёл во второй состав, уступил свои роли ему. Грань очень тонка: кто исполняет лучше, кто хуже – есть, конечно, и объективные критерии, но «обиженных» и желающих указать молодому дарованию его место всегда немало.