Хореограф. Роман-балет в четырёх действиях
Шрифт:
А желающих поехать на гастроли в Японию и того больше.
«Сигнал» был рассчитан точно, бил в самое больное место: комсомолец Василий, говорилось там чёрным по белому, домогается любви иностранной студентки. Причём отнюдь не из «социалистического лагеря», а из капиталистической Бельгии. Очевидно, что он рассчитывает уехать за границу – может быть, и не вернуться с ближайших гастролей.
Доказательства? Инквизиции не нужны доказательства – это ты должен доказывать им, что чист и невиновен. Ударить чёрным по белому очень легко,
Исключить его из списков, никаких зарубежных гастролей, никакой Японии.
Может, и из комсомола исключить – чтобы уж наверняка?
Будет знать, как крутить любовь с иностранками!
– А что было потом?
– А потом я написал письмо Брежневу.
– Кому-кому?! Ты?! С ума сошёл?!
Никогда не разговаривайте с неизвестными, учил классик.
Я говорю со своим героем и не узнаю его: где тот маленький Вася, которого я так ясно видела, который (я точно знала и угадала!) радовался чёрным чешкам с белыми треугольничками и сердился на тяжёлую шубку? Тот мальчик, который подобрал котёнка Фому и прилежно переписывал клавиры?
Или это он и есть? Узнавала ли его Олимпиада, его собственная любимая Мама?
Разве я придумала бы про него такое: письмо Брежневу, надо же!
– Между прочим, я не твой персонаж. Ты не можешь меня придумать. Ты можешь только воспроизвести… Либретто своей жизни я сочинял сам, без соавторов!
Он прав. Персонажи всегда творят, что хотят… что ж, пишем Брежневу.
На деревню, дедушке, ха-ха.
Москва, Кремль.
Генеральному секретарю Коммунистической партии Советского Союза.
«Милый дедушка! Нету никакой моей возможности…»
– И копию – первому секретарю Обкома партии Ленинграда, – спокойно добавляет мой герой.
Был ли он идеалистом?
Конечно, был.
В балете все идеалисты и перфекционисты, максималисты и романтики, как же иначе достичь каждой следующей высоты и удержаться на ней? Без идеализма – путь в администраторы, а не в творчество.
Всё, чему их учили: служение, честь, традиции, гордость; всё, что они танцевали и изображали: любовь, верность, предательство, смерть.
Чёрное и белое, красное и чёрное.
Полюбить – так королеву, жаловаться – так самому господу Богу. В тогдашнем его земном воплощении.
– И что он тебе ответил?
– Брежнев-то? Само собой, ничего. Но письмо было отправлено, о нём узнали, я же не тайно писал. Объяснял, что меня незаслуженно и безосновательно оклеветали, что моя единственная цель и мечта – это балет, исполнение самых сложных партий на самых главных сценах страны, что я не считаю себя недостойным этого. В том числе я хочу ездить и на зарубежные гастроли, как другие мои товарищи.
– И про бельгийку написал?
– И про неё. Мы же просто дружили, ничего более! Я со всеми дружил… с тобой вот сто лет дружу, но я же не…
Не моего романа, да.
Вернее, теперь ты герой моего романа, но не любовного.
– А
– Не выдумывай. Я тогда не думал ни о какой любви, я был влюблён в балет. И я должен был бороться за своё доброе имя – или, по-твоему, я должен был молчать и терпеть? Чтобы победили доносчики?
– Вовсе нет… ты просто… ну я не знаю: Гамлет, принц Датский, и д'Артаньян в одном флаконе. Борец за добро и справедливость! Не ожидала от тебя…
Он и сам не ожидал.
Все в театре тогда от него отвернулись – одновременно, как хороший кордебалет! – старые педагоги поддерживали, как могли, но что они могли? Их власть простиралась недалеко, распространялась только на мастерство, на искусство: Дудинская всё равно брала для показа созданные им номера, но он понимал, что ещё немного – и на это тоже потребуется мужество. Имена вычёркивались безжалостно: никто не произносил вслух фамилию «Барышников», как будто его и не было, а его, Васино, имя забыть гораздо легче, он же только-только начал.
Даже Мама как-то сникла, смирилась: что ж поделать… видимо, будет невыездной. Хоть бы танцевать ему дали, хоть бы что-то… могут и на всей карьере поставить крест. Слава Богу, отец не застал… А в чём Вася виноват? В том, что общительный и со всеми дружит? Но ведь их так и учили, в их классе и вокруг постоянно были иностранцы, а они же совсем дети, молодёжь, понятно, что… ну увлёкся девушкой, поухаживал, с кем не бывает?
– Мам, я за ней не ухаживал! Она, прежде всего, была совершенно бездарна, как я мог ею увлечься?! Я ей сразу дал понять, что мы просто друзья, и ничего больше…
– «Я вас люблю любовью брата?» Как Онегин? – Мама была начитанной и часто цитировала Пушкина.
– Да, как Онегин! Она мне, правда, любовных писем не писала… да вообще ничего у нас не было!
А в нём самом, пожалуй, было что-то онегинское.
Петербургский (хотя и ленинградский) юноша охотно примерял на себя эту роль: острижен по последней моде, как денди лондонский, одет, и не надо ему никаких унылых барышень с их любовью – особенно ничем не примечательных и бездарных. Онегин мог влюбиться только в звезду, которой показалась ему новая Татьяна, в лучшую из лучших, в недоступную мечту, в невозможное…
Потом он поставит своего собственного «Онегина»: такого, каким он его всегда себе представлял. Не на оперную музыку: в опере в центре внимания скорее Татьяна, чем главный герой, а если подобрать раннюю музыку Чайковского… тот балет будет высоко оценен потомком поэта Кеннетом Пушкиным.
Жаль, что его «Онегина» пока не видели в России…
…адрес его электронной почты и сегодня – onegin.
Судьба Онегина хранила – к Василию она была не столь благосклонна.