Хорги
Шрифт:
Вздыбился, взревел медведь, но Филипп уже перехватил нож за лезвие — и метнул его.
Свистнул воздух, серебристый луч прорезал зеленый полусвет поляны — и яростный, низкий рев всколыхнул тайгу.
Медведь пал, ткнувшись в траву, но тут же вскочил и, растопырив когти, схватил себя передними лапами за горло, из которого поплыла кровь. Шатнулся, закружился…
— Хорги! — с торжествующей ненавистью снова выкрикнул Филипп.
Зверь, испустив в ответ не то стон, не то рык, не то зов, сделал неверное движение лапами, пытаясь ли вырвать из горла
Филипп не сразу подошел к нему, а прежде склонился над Александрой. Она была без сознания, и Филипп успокоился, вернулся к медведю. И долго стоял около него…
Слезы застилали ему глаза, но он все смотрел и смотрел на мертвого Михаила Невре, лежавшего на траве. Горло его было в крови, но старого ножа своего с рукояткой из рога изюбра — нового ножа своего с лезвием смертоносным, серебряным! — нигде не нашел Филипп. И не удивился: так же было и в легенде! Потом он взвалил тело Михаила на плечи и пошел в тайгу, к тому самому дереву. Провалы подземные — наилучшие могилы для злых колдунов!
Хорги пришел оттуда — там и будет погребен.
Теперь на земле осталось только двое тех, о ком говорила прародительница Ллунд. Ничего, придет и их черед.
* * *
Выстрел грянул в тайге! И другой!..
Быстрее мига мелькнула у Валерия Петровича надежда: эти выстрелы должны поразить страшного зверя…
Но нет. И все же волк оторвал от человека неподвижный взор, обернулся — так стремительно, что на миг невольно приподнялся на задние лапы, и в силуэте его мелькнуло пугающее сходство с кем-то… не понять, не вспомнить! — и тут же, сильно оттолкнувшись, прянул в тайгу.
Овсянников рванулся — выдернул ногу, но ледяное месиво держало цепко, и следующий же шаг его опять был намертво схвачен.
Он крикнул было, но тут же зажал себе рот: а вдруг вернется зверь?
В смертном ужасе метался, бил себя по голове: куда бежал, вылупив глаза, чтоб взлететь сюда, идиот?!
Глянул на часы — они стояли. Новым страхом окатило от макушки до заледенелых ступней. Овсянников даже забыл на мгновение о своем ужасном положении, затряс часы, всматривался в циферблат, заслоняя его ладонями от солнца, но ничего утешительного не увидел: секундная стрелка не только стояла, но и перестала фосфоресцировать.
Значит, остановился не только часовой механизм… Безнадежность прихлынула к сердцу. Значит, никто не придет и не спасет. Даже вертолета не вызвать, как вызвал тогда, на шоссе…
Надо стрелять, вдруг кто-нибудь услышит? Хотя да, карабин ведь утонул в болоте сразу, еще когда Валерий Петрович отцеплял лыжи.
Чудовищная, медлительная смерть ждет его! Смерть-пытка! И не лучше ли выхватить нож, не перерезать ли себе горло, чтобы покончить сразу?..
Овсянников сдернул с пояса тяжелый нож в чехле, с кольцом на рукоятке. К кольцу был прицеплен моток тонкой, но крепкой капроновой бечевы. Нож так и лежал в сундуке Михаила с этой бечевой. Овсянников взял все вместе.
Моток большой. Длины его, пожалуй, хватило
Нет, трудно рассчитывать, что петля прочно захватит скользкие, хрупкие ветки. Вот если бы привязать к веревке что-то тяжелое — и зацепиться за развилку… тогда… может быть…
Тяжелое? А нож? Этот самый нож! Не выручит ли он?
И скорее, скорее! Чем глубже засасывает болото, тем невероятнее спасение.
Бросок!
Еще и еще…
Опять неудача.
Снова, снова!
Наконец-то нож застрял в развилке, но стоило Овсянникову потянуть бечеву сильнее, как он выскользнул.
Боже, какое чистое небо! Жизнь… Как мертвенна хватка болота!
Валерий Петрович метнул нож опять — с такой силой, что не удержал равновесия и завалился на бок. Ох, как жадно, с хлюпанием потянуло в бездну!
С трудом выпрямился, нашарил в грязной воде конец бечевы, дернул.
Держится! Ох, неужели?!
И не раздумывая, напрягшись до стона, всем телом повисая на предельно натянутой бечеве, он вытянул увязшую почти до паха ногу… другую… и потащился, хрипя, по черной жиже от кочки до кочки.
Бечева вспарывала кожу — он не чувствовал.
Чем ближе к взгорку, тем легче удавалось вырываться из болота. И вот уже Овсянников вцепился ногтями в сырую землю… Вот рывком взбросил тело на бережок… И, не дав себе ни мига, чтобы перевести дух, вскочил — и ринулся прочь от болота, на ходу срывая бечеву с запястья.
Скорее отсюда!
Он мчался сквозь тайгу, не разбирая дороги, ничего не видя, до тех пор, пока не наткнулся на что-то твердое.
И позже Валерий Петрович не раз изумлялся — почему именно в этот, только в этот миг ударило его запоздалой мыслью: а откуда тем птицам, что набросились на него несколько дней назад, возле Александриного дома, было знать, что, соединив провода, прогнув их до машины, они вызовут замыкание и могут поразить водителя током?
Птицы, которые разбираются в физике?
Или не птицы разбираются в физике?..
В грудь Валерия Петровича что-то больно упиралось. И сквозь плывущее в глазах кровавое марево он с трудом разобрал: это — дуло винтовки, которую держит невысокий смуглолицый и узкоглазый человек.
— О, так ты уже здоров? — спросил он с насмешливым удивлением. — И пришел за моей Айями?
* * *
Итак все было кончено… Да, кончено! А я все стоял и стоял на берегу.
Что же, что привело меня сюда на гибель этим людям? Зачем, зачем…
Я забыл в те мгновения, что они, Мурашов и Козерадский, сами первыми пожелали моей смерти; среди множества других даже мелькнула бредовая, но старательно оправдывавшая их мысль, мол, они просто никак не могли привести меня в чувство после удара по голове и решили пока оставить полежать, прийти в себя… а сами пошли охотиться.
Ну да, разумеется! Они отправились «серых уток пострелять, руку правую потешить», а меня оставили по-ле-жать… в яме, заваленной сушняком. Рядом с убитым волком.