Хорош в постели
Шрифт:
Я заявила, что буду здесь несчастна. Мой отец ответил, что ему без разницы. Я уперлась. Он поставил вопрос ребром: Принстон или ничего. К тому времени как я перебралась в Кэмбелл-Холл, начала учиться, а мой горный велосипед, подарок на день окончания школы, украли со стоянки у библиотеки, бракоразводный процесс завершился, отец окончательно ушел от нас (суд среди прочего постановил, что он должен ежегодно выплачивать определенную сумму на обучение каждого из детей), и думать о переходе в другой вуз не имело смысла. Поэтому я ушла из футбольной команды (небольшая потеря и для меня, и, подозреваю, для команды,
Если годы учебы в колледже положено считать лучшими годами жизни, то я могу сказать, что провела свои лучшие годы с сеткой на волосах, отскребая от тарелок недоеденную яичницу с беконом, ставя грязные тарелки на ленту конвейера, моя полы, уголком глаза поглядывая на своих сокурсниц и думая, что мне никогда не стать такой же красивой и уверенной в себе, как они. У всех были лучшие стрижки. И все они были худыми. Действительно, многие оставались худыми лишь потому, что после каждого приема пищи совали два пальца в рот, но в те времена казалось, что это небольшая цена, за которую покупалось все, что могла хотеть женщина: ум, красота, возможность есть мороженое и голландские рулеты с вишневой начинкой и оставаться худой.
«Хорошие волосы» – так называлась первая статья, которую я написала для альтернативной газеты кампуса. Я только поступила на первый курс, и главный редактор, студентка третьего курса Гретель, блондинка, которая стриглась очень коротко, под ежик, попросила меня приносить новые статьи. На втором курсе я уже вела колонку. На третьем – писала большие статьи и проводила все свободное время, остававшееся от учебы и работы в столовой, в темных, пыльных помещениях «Нассо уикли». Тогда я и решила, что буду заниматься журналистикой всю жизнь.
Статьи, заметки, колонка помогали мне убегать от реальности. Убегать от Принстона, где меня окружали сплошь модно одетые и красивые люди, будущие руководители крупнейших компаний и страны. Убегать от тяги к семье, погрузившейся в пучину печали. Начиная писать, я словно входила в воду, где могла двигаться свободно, грациозно, видимая и невидимая одновременно. Являла собой строчку подписи, а не тело. Садясь перед компьютером с пустым экраном и мигающим курсором, я переносилась в другой, куда как лучший мир.
И мне было от чего убегать. За четыре года, которые я провела в Принстоне, мой отец женился второй раз, и у него появились еще двое детей, Даниэль и Ребекка. Ему хватило наглости послать мне их фотографии. Он думал, что я буду прыгать от счастья, глядя на их сморщенные младенческие личики и крошечные ножки? Мне словно плюнули в глаза. С грустью я осознала, что он не хотел не детей вообще, а конкретно нас.
Моя мать вновь пошла на работу и в еженедельных звонках жаловалась на изменения, которые произошли и со школами, и с детьми за годы, прошедшие с той поры, когда она получила диплом учителя. Подтекст сомнений не вызывал: она не рассчитывала на такую жизнь. Никак не ожидала, что в пятьдесят лет ей придется сводить концы с концами на алименты и скудное жалованье, которое совет местной школы платил учителям, подменяющим заболевших или уволившихся коллег.
Тем временем Люси вышибли из университета в Бостоне, и она жила дома, изредка посещая местный колледж и встречаясь с мужчинами, которые определенно не годились ей в женихи. Джош по три часа в день проводил в тренажерном зале, так много возился с железом, что верхняя часть его тела казалась раздутой. Он практически перестал говорить, что-то бурчал да иногда отчетливо произносил: «Все».
– Получи диплом, – устало говорила мать, пожаловавшись на то, что отец опять задерживает чеки, автомобиль сломался, а моя сестра две ночи подряд не ночевала дома. – Учись и ни о чем не думай. У нас все будет хорошо.
И вот наконец-то подошел срок моего выпускного вечера.
За четыре года отца я видела лишь несколько раз, летом или на Рождество. Он присылал поздравительные открытки на день рождения (обычно вовремя), чеки на оплату обучения (всегда с задержкой и обычно на вполовину меньшую, чем оговаривалось, сумму). Я чувствовала, что стала еще одной строкой в списке его обязательств. Не ожидала, что он приедет на мой выпускной вечер, представить себе не могла, что он вспомнит. Но отец позвонил мне за неделю до торжественного дня, чтобы сказать, что собирается приехать. Вместе с новой женой, которую я до этого ни разу не видела.
– Я не уверена... мне кажется... – промямлила я.
– Кэнни, я твой отец, – напомнил он. – А Кристина никогда не бывала в Принстоне!
– Вот и скажи этой Кристине, что пошлешь ей почтовую открытку с видом Принстона, – сердито бросила мать.
Мне ужасно не хотелось говорить ей о том, что отец собирается приехать, но я не смогла найти в себе силы отказать ему. Он произнес магические слова, главные слова: «Я твой отец. После всего, что произошло, его отстраненности, дезертирства, новой жены и новых детей, я, похоже, все равно жаждала его любви.
Мой отец, с новой женой и детьми, прибыл во время торжественного собрания кафедры английского языка и литературы. Я получила одну из премий на конкурсе литературных произведений, но отец появился уже после того, как меня вызывали на сцену. Кристина оказалась миниатюрной блондинкой с крепким, спасибо аэробике, телом. Дети напоминали ангелочков. Мое цветастое платье от Лауры Эшли в общежитии смотрелось очень неплохо. Теперь же оно выглядело как чехол для мебели. А я сама – как диван.
– Кэнни, – мой отец оглядел меня с головы до ног, – я вижу, ты оценила кухню Принстона.
Я прижимала к груди гравированную табличку.
– Премного тебе благодарна.
Отец посмотрел на новую жену, как бы говоря: «Теперь ты веришь, что она очень уж обидчива?»
– Я просто хотел тебя подразнить, – добавил он, а его новые восхитительные дети смотрели на меня, широко раскрыв глаза, словно на животное в зоопарке для крупняка.
– Я... э... достала вам билеты на церемонию. Упоминать о том, сколько на это пришлось положить трудов, не говоря уже о ста долларах, которые были у меня совсем нелишними, я не стала. Каждому выпускнику полагалось четыре билета. Администрация Принстона не брала во внимание потребности тех из нас, чьи родители развелись и кому требовались билеты на мачеху, отчима, новых сводных братьев и сестер и так далее. Отец покачал головой: