Хорош в постели
Шрифт:
Доктор вздохнул.
– Всегда тяжело, когда что-то заканчивается. Даже если никто не умирает, даже если вы расстаетесь мирно и в ваши отношения не затесался кто-то третий. Даже если вы первая решили уйти. Это нелегко. И всегда больно.
– Я чувствую, что совершила огромную ошибку. Похоже, не продумала все до конца. Думала, что знаю... каково мне будет без него. Но не знала. Не могла знать. Не представляла себе ничего похожего. Мне так недостает его... – Я шумно сглотнула, подавив очередное рыдание. Я не могла объяснять... что всю жизнь ждала мужчину, который принял бы меня, какая я есть, понял бы мою боль. Я думала, что знаю эту боль, и только теперь поняла,
Пока я плакала, доктор смотрел в стену над моей головой. Потом выдвинул ящик, достал блокнот, начал что-то писать.
– Меня вычеркивают из программы? – спросила я.
– Нет, – покачал он головой. – Разумеется, скоро вы снова начнете есть. Но я думаю, будет неплохо, если вы с кем-нибудь поговорите о ваших проблемах.
– О нет, – возразила я. – Только не психотерапия. Он озорно улыбнулся.
– Вы испытываете к ней антипатию?
– Нет, в принципе я ничего не имею против психотерапии, но знаю, что мне она не поможет. Я реалистично смотрю на ситуацию. Я допустила огромную ошибку. У меня не было уверенности, что я люблю Брюса, а теперь знаю, что люблю, но его отец умер, и Брюс больше меня не любит. – Я распрямила спину и вытерла лицо. – Но я все равно хочу похудеть. Действительно хочу. Хочу навести порядок хотя бы с одним. Хочу хоть одно сделать правильно.
Доктор вновь посадил меня на стол для осмотра, я чувствовала его мягкие руки на спине и руках, когда он накладывал жгут на мой бицепс и велел сжать пальцы в кулак. Я отвернулась, когда он воткнул иголку мне в вену, но сделал он это так умело, что я едва почувствовала укол. Мы оба смотрели, как пробирка наполняется моей кровью. Мне оставалось только гадать, о чем он думает.
– Готово, – объявил доктор, ловко вытащил иглу, прижал к ранке кусочек ваты.
– Я получу конфетку? – пошутила я.
Но доктор протянул мне полоску пластыря и листок и двумя фамилиями и двумя телефонными номерами.
– Возьмите. И вот что, Кэнни, вы должны есть, а если окажется, что не можете, позвоните нам, и тогда я буду настоятельно просить вас позвонить одному из этих специалистов.
– Я такая огромная, неужели вы думаете, что еще несколько дней голодовки меня доконают?
– Голодовка может привести к весьма нежелательным последствиям, – очень серьезно ответил он. – Нарушить обмен веществ. Мое предложение – начать с чего-то легкого... гренок, банан, выдохшийся имбирный эль.
Уже в коридоре он дал мне толстую пачку бумаг.
– И не бросайте физические упражнения. Они способствуют улучшению настроения.
– Вы говорите, как моя мать. – Я засунула бумаги в сумочку.
– И еще, Кэнни... – Доктор взял меня за локоть. – Постарайтесь не принимать все близко к сердцу.
– Понимаю, – вздохнула я. – Просто очень хочется, чтобы все было по-другому.
– У вас все будет хорошо, – отчеканил он. – И... Он замолчал. Явно смутился.
– Вы вот сказали, что вы плохая...
– Да ладно, – отмахнулась я. – Извините. Я иной раз склонна к мелодраме...
– Нет-нет. Это нормально. Дело в том... я просто хотел сказать вам...
Двери лифта открылись, люди в кабине смотрели на меня. Я вскинула глаза на доктора К. и отступила на шаг.
– Это не так, – сказал он мне. – Увидимся в классе.
Я пришла домой и метнулась к телефону. Одно сообщение, да и то от Саманты.
«Привет, Кэнни. Это Сэм... Нет, не Брюс, так что сотри печаль со своего личика и позвони мне, если возникнет желание прогуляться. Я куплю тебе стакан кофе со льдом. Такая вкуснятина. Лучше бойфренда. Пока».
Я села у телефона и уже потянулась к трубке, когда он зазвонил. «Может, на этот раз Брюс», – подумала я.
Но звонила мать.
– Где ты была? – осведомилась она. – Я звоню и звоню.
– Могла бы оставить сообщение, – парировала я.
– Я знала, что в конце концов дозвонюсь. Как дела?
– Ну, ты знаешь... – Я замолчала. После смерти отца Брюса мать старалась поддержать меня. Послала семье Брюса открытку с соболезнованиями, пожертвовала деньги в храм. Звонила мне каждый вечер, настаивала на том, чтобы я приехала на игры плей-оф и посмотрела, как «Бьющие наверняка» разбираются с «Одиннадцатью женщинами». Я могла бы обойтись без ее заботы и внимания, но понимала, что она все делает от чистого сердца.
– Ты гуляешь? – спросила она меня. – Ездишь на велосипеде?
– Немного, – вздохнула я, вспомнив, как Брюс жаловался, что время, проведенное в моем доме, больше похоже на тренировки по триатлону, чем на отдых, потому что моя мать постоянно организовывала то пешую, то велосипедную прогулку, а то игру в баскетбол два на два в Еврейском центре. И пока я потела на «бегущей дорожке», Брюс читал спортивный раздел газеты в «Гостиной для пожилых».
– Я гуляю, – уточнила я. – Каждый день хожу с Нифкином в парк.
– Кэнни, этого недостаточно! Тебе надо приехать домой. Ты ведь приедешь на День благодарения [30] ? Тебя ждать в среду или днем раньше?
Брр. День благодарения. В прошлом году Таня пригласила еще одну пару, естественно, двух женщин. Одна не ела мяса и называла людей нормальной ориентации «производителями». Ее подруга, короткой стрижкой и широкими плечами напомнившая мне моего кавалера-футболиста, с которым я какое-то время встречалась на втором курсе колледжа, смущенно сидела рядом, а потом вдруг исчезла. Мы нашли ее много часов спустя в гостиной, у экрана телевизора. Смотрела она, само собой, американский футбол. Таня, у которой из-за многолетней привычки к «Мальборо» развилась агевзия [31] , весь вечер сновала между кухней и столом, принося переваренные, пережаренные, пересоленные блюда плюс что-то типа индейки из соевого творога для нашей вегетарианки. Джош встал из-за стола рано и удалился, сославшись на какие-то дела. Люси весь вечер провела на телефоне, болтая с каким-то бойфрендом, как потом выяснилось, дважды женатым и на двадцать лет ее старше.
30
День благодарения – национальный праздник, ежегодно отмечаемый в четвертый четверг ноября.
31
Агевзия – утрата вкусовых ощущений.
– Никогда больше, – прошептала я той ночью Брюсу, пытаясь устроиться поудобнее на продавленном диване, тогда как Нифкин дрожал за колонкой стереосистемы. Ткацкий станок Тани занимал то место, где раньше стояла моя кровать, поэтому, когда мы приезжали домой, приходилось устраиваться на ночлег в гостиной. Плюс две ее злые кошки, Гертруда и Алиса, по очереди нападали на Нифкина.
– Почему бы тебе не приехать на этот уик-энд? – спросила мать.
– Я занята.
– У тебя навязчивая идея, – поправила она меня. – Готова спорить, ты там сидишь, читаешь старые любовные письма, которые присылал тебе Брюс, и мечтаешь, чтобы я побыстрее освободила телефон, в надежде, что он позвонит.