Хорошие деньги
Шрифт:
– Смотрите, смотрите: вон они, вон они!..
За ними, размахивая фонарями, бежали люди – родители, воспитатели, милиционеры, ещё кто-то.
– Васенька, крошка мой, сыночка!
Мать подхватила Василия на руки и беспорядочно, сыро расцеловывала его, притискивая к груди.
Василий, будто оттаяв, зарыдал, завыл, потому что горестно и скорбно понял – не вырвался на волю и не побывать ему в дальних странах. Ну да и бог с ними, с этими дальними странами! Главное и ужасное – его вернут в детский сад, и потянутся дни и ночи, когда он не будет рядом с мамой, не будет дома у окна хотя
– Мама! Мама!.. – надрывно и самозабвенно выл Василий, возможно, выражая этим словом и воем и тоску и надежду своего маленького, но непримиримого сердца.
Затих неожиданно и, похоже, что в великой тайне, шепнул на её ухо:
– Мамочка, поедем в дальние страны. Ты там будешь весёлой и радостной. Поехали? А?
– Сыночка, сыночка, – шептала и мама, крепче прижимая к себе Василия.
На её руках, потрясённый, но счастливый, он и задремал. И не помнил и не видел, как уже отец принёс его в дом, уложил в постель, и всё семейство долго стояло над ним, словно оберегая его сон и покой.
4
Год за годом, – Василий рос. Пошёл в школу, но и её вскоре так же страстно невзлюбил, как и детский сад когда-то. И там нужно было делать то, что отвергала его душа: приспосабливаться, подлаживаться под общий порядок жизни, а то и вилять перед всякими петями. Но учился прилежно, слыл книгоедом, был любознателен, пытлив, приглядчив, хотя по-прежнему – нелюдимый, одинокий, утянутый в свои переживания и мысли. В школьных, ребячьих делах – сторонний, осторожный, диковатый.
И семейная жизнь не радовала, не утешала подрастающего телом и душой Василия: у сестры свои девичьи заботы и подружки. Мать и отца он видел нечасто, урывками, уже поздними вечерами, уставшими, малоразговорчивыми и с ним и друг с другом. Они работали много, с неутоляемой страстностью, ненасытно, извёртывались оба, чтобы порой за сутки в двух, а то и в трёх местах поспеть. «Убиваемся в работе», – говорила мама. Василий понимал – его родители стремились зажить обеспеченно, в достатке, «по-человечески», – с годами всё грустнее вздыхала мама. Им, видел он, всегда нужны были деньги и ни о чём другом, кроме как о деньгах, они не говорили и, возможно, даже не думали. И слово «деньги» в Василии подчас начинало вызывать чувство отвращения, гадливости даже.
Василий рано стал приглядываться ко взрослым вокруг и, случалось, подбрасывал им странные, озадачивающие вопросы:
– Вы счастливый человек?
Или:
– Вы любите деньги?
А то и так мог спросить, «не без ехидства», полагали некоторые собеседники:
– Сколько стоит счастье?
Люди над ним мрачновато посмеивались, чураясь прямого, правдивого ответа:
– Хм, нашёл о чём спрашивать. Об эдаком предмете, малец, лучше особо-то и не задумываться. Свихнёшься, чего доброго. Живи да живи себе на здоровье, пока судьба да Бог милостивы к тебе.
А его родителям они говорили:
– Каким-то чудным у вас растёт Васька. Дотошлив, бесёнок.
Мать и отец хмуро отмалчивались.
– Мы обязательно, наконец-то, начнём жить по-человечески, – бывало, вслух, но наедине с сыном, мечтала мать. – Построим прекрасный дом, обзаведёмся приличным имуществом, обстановкой, купим машину. Будем разъезжать, как некоторые, по курортам, – неприятно, с надрывом в горле произносила она «как некоторые». Тяжело помолчав, вздыхала: – Когда же, когда же… Проклятая судьба, окаянная жизнь!
– Мама, а разве сейчас мы живём не по-человечески? – спрашивал Василий.
– Мы живём, Василёк, от зарплаты до зарплаты. – Не сдерживалась – вскрикивала: – А так жить, сынок, ужасно! У-жас-но! Понял?
Василий никогда раньше не тянулся к отцу, а с годами перестало тянуть его и к матери, и ему ещё в отрочестве захотелось уйти из семьи. Но первым ушёл отец. Василий не раз слышал, как родители, поругиваясь, говорили друг другу:
– Пойми ты, Таня, – напрягался весь и стыл скуловатым обветренным лицом отец, – жить, как мы, невозможно. Я замаялся, отупел, стал автоматом. Я уже лет десять не видел твоей улыбки. Когда же мы, в конце концов, начнём жить, просто жить, как нормальные люди? – по-особенному, с оскалом улыбки, выговаривал он «нормальные».
– Построим дом, купим машину… – робко и со своими неизменными давними доводами принималась увещевать мать.
– Жить надо когда-то, а не возводить твои чёртовые дома! – обрывал её, вскипая, отец. – Ты вся вымоталась, обветшала. Что там – постарела! Да, да, чего жжёшь меня глазами? А я на кого похож? Доходяга. И вот так вот жить-тужить ради твоего дурацкого дома? Тупость, бред! Запомни, вольготно живут только блатные да воры, а нам, простым трудягам, надо смириться. А если затевать дом, то – дощечка к дощечке, кирпичик к кирпичику, и будет тебе потом дом. Отец-мать начали строить, а дочь-сын продолжили. Понятно тебе? – Но ответа не дожидался – рубяще отмахивал рукой: – А ну тебя!..
– Да, надо смириться, – сухим, шелестящим шепотком в полдыхания произносила мать, и больше не могла говорить, потому что в её груди начинало клокотать.
Однажды отец не вернулся домой: люди сказали, что он нашёл себе хорошую женщину в другом посёлке. Дом Окладниковы так и не построили, но купили автомобиль, однако отец при дележе имущества забрал его себе.
Мать сникла. Из неутомимой женщины в год-два она превратилась в слабое, вялое существо; украдкой в одиночку выпивала. Сразу в нескольких местах она уже не могла работать и не хотела, и безденежья становились затяжными и гнетущими. Подросток Василий никогда не просил у матери денег, однако всякий раз, получив зарплату, она выделяла ему немножко. Копотливо, с несомненной неохотой вынимала из кошелька серебрушки и медяки и осторожно, или даже насторожённо, подавала их:
– На, – произносила она сдавленно и тихо, чтобы, могло показаться, Василий не расслышал.
Он протягивал руку, однако мать не спешила отдать деньги – ворчливо, длинно внушала ему, что каждой копейкой нужно дорожить, что она трудовым потом добывается. Василий угрюмо, но вежливо отвечал матери, что ему и не нужны деньги, а когда понадобятся – попросит-де сам. Она в ответ всхлипывала:
– Не любишь ты мать. Я тебе даю от всего сердца, на конфеты, а ты!.. Ах, что уж теперь!.. Да на же, на, вредный ты мальчишка!